Лежавшая на кровати баба глухо замычала, завертела головой из стороны в сторону. Похоже, её беспокоил свет.
— Дай ещё корзину. — Бросила я Крольче, отступая назад и не сводя глаз с Парафены. — В придачу к той, что принесла с собой. И пять пустых чистых горшков.
Тот убежал, споткнувшись на рогожах, брошенных прямо на пол.
В лес, что отделял Неверовку от дома госпожи Морисланы, я возвращалась чуть ли не бегом. В двух корзинах — одна на правой руке, вторая на больной левой — побрякивали горшки. Крольча сказал, что беда случилась с Парафеной восемь дней назад. Бабка Мирона говорила про лечение от саможорихи, но никогда не упоминала, помогает ли оно на таком позднем сроке. А ведь всякую хворь, тем более умственную, лечить надо сразу же, без промедления.
Не хворь, а отрава, поправилась я. Ясно, что бабу либо силой, либо обманом накормили травой, которая живет всего четыре седьмицы в году. И как раз сейчас саможориха в поре — с конца черемшаня по конец первокура, так мне бабка говорила. А сушеный лист, опять же по её словам, силы такой не имеет и ум напрочь не отсушивает.
Понятно, почему Ранеша не угадала причину беды — красноватая черта сразу себя не показывает. Ноготь должен нарасти, да так, чтобы метка вышла из-под кожи и стала всем видна.
Непонятным было другое — зачем? Ну зачем деревенской бабе давать саможориху? Ещё в начале учения, узнав о тридцати калечащих травах, я спрашивала бабку Мирону, кому такое может понадобится. И она сказала, что это дело господское. Изводить ворогов. Нам, простым людям, оно не надобно.
Однако Парафена никому из господ ворогом быть не могла — чего опасного в простой бабе? Её хозяйка, Морислана, даже дала служанке надел в приданое, значит, расстались они по-доброму. Тогда остается только одно.
Парафена служила Морислане ещё в Чистограде, сказала баба Котря. Может, я была не единственной тайной у госпожи Морисланы? И накормили бедолагу саможорихой, чтобы узнать нечто из прошлого госпожи моей матушки? А потом бросили бабу на опушке.
Я сдвинула брови и вошла в лес.
Лекарством от саможорихи была трава нижинка. Знала я её хорошо, потому что отваром нижинки поили тех, кто мучился от головных болей. Вот только против саможорихи варить траву не следовало — наоборот, следовало употреблять её совсем по-другому.
По тропе я не пошла, свернула в заросли. Нижинка всегда ростет в тех местах, где воды мало, и солнца нет. Взгорок под высокими деревьями — самое для неё место.
Окаймленные белым короткие стрельчатые листья нашлись на четвертой горке, если считать от опушки леса. По пути я высматривала в низинах, не мелькнет ли где низкий красный стебель с красными же черешками, лист небольшой, странный, темно-зеленый, по виду как обрубленный на конце лист подорожника — трава саможориха, как её описывала бабка Мирона. Негоже такой отраве расти там, где люди ходят. Долг всякой травницы выдрать её с корнем.