Всего на секунду я представляю, как могла бы сложиться моя жизнь: мама, моя младшая сестренка и я лежим, свернувшись клубочками, под одеялом в дождливый воскресный день, мама обнимает нас, а мы смотрим какой-то фильм. Мама кричит, чтобы я убрала рубашку, гостиная – не корзина для грязного белья. Мама укладывает мне волосы перед первым школьным балом, а сестричка делает вид, что красит тушью ресницы перед зеркалом в ванной. Мама делает множество снимков, когда я пришпиливаю бутоньерку своему кавалеру, а я делаю вид, что мне все надоело, хотя на самом деле радуюсь, что для нее эти мгновения так же значимы, как и для меня. Мама гладит меня по спине, когда тот же парень через месяц меня бросает, и уверяет, что он идиот: как можно не любить такую, как я?
Дверь в мою комнату открывается, входит бабушка. Садится на кровать.
– Я сначала решила, что ты не представляешь, как сильно я волновалась, когда ты не пришла домой ночевать. И даже не попыталась со мной связаться.
Я сижу, опустив глаза, щеки пылают.
– Но потом я поняла, что ошибалась. Ты отлично можешь это представить, лучше, чем кто-либо, потому что знаешь, каково это, когда кто-то исчезает.
– Я ездила в Теннесси, – признаюсь я.
– Куда ездила? – удивляется она. – На чем?
– На автобусе, – отвечаю я. – Ездила в заповедник, куда отправили всех наших слоних.
Бабушка хватается за голову.
– Ты проехала почти две тысячи километров, чтобы сходить в зоопарк?
– Это не зоопарк, а совсем наоборот, – поправляю я. – Я поехала потому, что пыталась найти человека, который знал маму. Подумала, что Гидеон сможет рассказать мне, что с ней случилось.
– Гидеон… – повторяет она.
– Они работали вместе, – поясняю я. Но не добавляю: «И были любовниками».
– И? – спрашивает бабушка.
Я киваю, медленно стягивая с шеи шарф. Он такой легкий, что кажется невесомым: облако, дыхание, воспоминание…
– Бабуля, – шепчу я, – я думаю, мама умерла.
До этого момента я не понимала, что у слов есть острые края, что они могут изрезать язык. Кажется, я больше ничего произнести не смогу, даже если бы захотела.
Бабушка тянется за шарфом, обматывает его вокруг руки, как бинт.
– Да, – соглашается она, – я тоже так думаю.
И разрывает шарф на две части.
От изумления я восклицаю:
– Ты что делаешь?
Бабушка хватает стопку маминых журналов, лежащих у меня на столе.
– Это для твоего же блага, Дженна.
У меня из глаз брызгают слезы.
– Они не твои!
Больно смотреть, как все, что осталось мне от мамы, теперь забрала бабушка. Она кожу с меня сдирает – теперь я совсем голая.
– И не твои, – отвечает бабушка. – Это не твое исследование, не твоя история. Теннесси… Слишком далеко все зашло. Нужно начинать жить своей жизнью, а не ее.