Я плачу.
– Тихо, – велит она.
Ее рука закрывает мне рот, вдавливает мою голову в землю. Я пытаюсь выбраться, потому что мне эта игра не нравится.
В другой руке она держит большой камень…
На какое-то время я, кажется, заснула. И мне приснился мамин голос…
Я вижу, как склоняются деревья, словно хотят поведать друг другу какой-то секрет, как из зарослей выбегает Мора…
А потом я где-то в другом месте. Я смотрю на себя со стороны – как когда мама включает мои детские ролики, и я вижу себе по телевизору, хотя продолжаю сидеть перед ним.
Я слышу удар, и мы идем, долго идем. Наконец Мора опускает меня на землю и гладит задней ногой. Мне кажется, мы отлично играем, ведь она такая нежная. Мора гладит меня хоботом – именно так, учила меня мама, надо прикасаться к птенчику, который выпал из гнезда. Как и я…
Все вокруг нежное: ее дыхание у меня на щеке, ветки, которыми она меня прикрывает, словно одеялом, чтобы согреть.
Только что Серенити стояла рядом – через секунду ее уже нет.
– Дженна! – слышу ее голос. Потом ее изображение делается черно-белым, словно помехи идут.
Я не в лаборатории. Я нигде.
«Иногда связь бывает предельно ясной, а иногда, как сотовая связь в горах – разбираешь только каждое третье слово», – сказала Серенити.
Я пытаюсь прислушаться, но до меня долетают только обрывки беседы, и на том конце провода вешают трубку.
Элис
Тела так и не нашли.
Я видела его собственными глазами, но к тому времени, как приехала полиция, Дженна исчезла. Я прочла об этом в газетах. Я не могла рассказать, что видела, как она лежала на земле в вольере. Я вообще не могла позвонить в полицию – тогда бы за мной пришли.
Поэтому я изучала происходящие в Буне события с расстояния в пятнадцать тысяч километров. Я перестала вести журнал, потому что каждый день был очередным днем без моей дочери. Боялась, что, когда допишу до конца, пропасть между тем, кем я была и кем стала, окажется такой широкой, что я не смогу разглядеть противоположный край. Какое-то время я под фальшивым именем (Анна – палиндром: одинаково читается с обоих концов) ходила к психотерапевту и лгала о причинах своей печали (автомобильная авария). Я спрашивала у него, нормально ли, что после потери ребенка продолжаешь по ночам слышать его крик и просыпаешься от этого рожденного воображением звука. Я спросила, нормально ли проснуться и на пару восхитительных минут поверить, что ребенок спит за стенкой. Психотерапевт ответил: «Это нормально», и я перестала к нему ходить. Он должен был ответить: «Больше ничего и никогда в вашей жизни не будет нормальным».