Он: Знаешь, как пингвин выбирает себе пару? Он находит идеальный камешек и отдает его той, на кого положил глаз.
Он протягивает маме маленький камешек. Она сжимает его в ладони.
Бóльшая часть маминых журналов из Ботсваны исписана данными: кличками и перемещениями слоновьих семей через Тули-Блок; датами, когда у самцов был гон, а самки производили на свет детенышей. Она ежечасно записывала в журнал сведения о поведении животных, которые то ли не знали, то ли не обращали внимание на то, что за ними наблюдают. Я читаю каждую запись, но представляю не животных, а руку, которая это писала. У нее пальцы судорогой не сводило? Возник ли на месте, где карандаш прижимался к пальцу, волдырь? Я сопоставляю фрагменты, как мама тасовала и перетасовывала свои наблюдения о слонах, пытаясь сложить из малейших деталей картину. Интересно, испытывала ли она разочарование оттого, что видит лишь отдельные части, а не всю картину целиком? По-моему, работа ученого и заключается в том, чтобы восполнять пробелы. Однако я смотрю на эту мозаику и вижу: для того чтобы разгадать загадку, мне не хватает одного-единственного куска.
Мне начинает казаться, что Верджил испытывает то же самое, и я вынуждена признать, что не знаю, как это характеризует нас обоих.
Когда он говорит, что выполнит свою работу, я не очень-то ему верю. Трудно верить человеку, который пребывает в таком похмелье, что, кажется, даже попытка натянуть пиджак может привести к инсульту. Я решаю, что единственный способ проверить, помнит ли он о нашем разговоре, – вывести его из конторы и заставить протрезветь.
– А давайте продолжим разговор за чашкой кофе, – предлагаю я. – Когда ехала к вам, проезжала мимо закусочной.
Он хватает ключи, но этого я допустить не могу.
– Вы пьяны, – говорю я, – сама поведу.
Он пожимает плечами, но не спорит, пока мы не выходим из здания и я не начинаю отстегивать велосипед.
– Что это, черт побери?
– Если вы не знаете, что это, то вы еще пьянее, чем я думала, – отвечаю я и сажусь за руль.
– Когда ты сказала, что поведешь, – бормочет Верджил, – я решил, что у тебя есть машина.
– Мне всего тринадцать лет, – замечаю я и жестом приглашаю его устраиваться на раме.
– Ты шутишь? Какого года этот велосипед? Семьдесят второго?
– Если хотите, можете бежать рядом, – отвечаю я, – но с такой головной болью, как у вас, я бы выбрала первый вариант.
Вот так мы и приехали в закусочную: Верджил Стэнхоуп – сидя на моем горном велосипеде, расставив ноги, а я – стоя между ним и рулем.
Мы устраиваемся в кабинке.
– Почему не было никаких объявлений о розыске? – спрашиваю я.