Мягко дотрагиваясь Валеркина ладонь забралась под полурасстегнутую, встопорщеную одежду.
Неужели все всерьез!
По чуть-чуть, не дразнясь а обладая ими он уже водил там, где твердели ее соски.
Так он себя помнил.
Волнение горячим лихорадочным комком подпирало горло. Ему только так показалось или в уголке ее огромных глаз он разлечил маленькую слезинку?
Пусть так, только бы не иначе.
Его пальцы упорно тянулись к чуду через отчаяние юношеской неопытности. Нахлынувшая нестерпимая нежность и желание осторожного почти пугливого обожания переросли в уверенность и он больше не утихомиривал себя. Удобно запустив руку в теплый распахнутый вырез он откровенно мял ее острые короткие грудки.
Эмили точно сковало глубоким трансом. Ее тело не подергивалось а дрожало, будто тряслось от ужаса. Его сильная ласкающая рука обволакивала, отталкивала полотно ткани как препятствие. Ей хотелось всего того же что и ему, но не так. И если все мысли были в голове, те, которые почему-то приходят только потом, Валеркины жадные губы перебивали их, словно перекусывали магистрали вен по которым те мысли и неслись. А вторая его рука придерживала ей затылок не позволяя Эмили очнуться и отстранившись совершить шаг назад, до перекрещеного штакетника беседки, и упереться спиной в охлождающий дождь.
Хотя бы осмотреться. Хотя бы понять, хочет ли она этого. И если не хочет, как остановить?!
Ознобиться и очнуться от напирающего, дышащего в лицо терпким сурогатом желания, Валерки.
Ну не сбылось. Не прявило себя то единственное чувство от которого не откреститься. Не повлекло. Забродив не вызрело, нарушив казавшуюся неизбежной справедливость ее выбора.
Завороженная этим разрешенным насилием она молила его заглянуть ей в глаза.
Там где должна литься музыка все в одночасье расстраивается.
Трень-брень.
Валерочка!
Он всегда чувствовал что в чем-то уступает ей или может быть во всем сразу и по чуть-чуть. Он хотел увидеть ее одобрение. Поощряющий полунамек.
Нелепость.
У самой черты умопомрочения он вдруг увидел в ее глазах острый, как резь в животе, страх. Было во всем этом непостижимое раболепие блажного влечения и зудящая в глазах тоска, да дрож неумело зацелованных губ. Еще не веря, не сознаваясь его жадные руки бесновались под ее одеждой. Но Эмили оставалась бесстрастной, неподвижной, неоткликающейся, словно бы уже навеки недоступной. Ее взгляд кричал ему в лицо пронзительным нечеловеческим голосом.
Внутри будто стужей промело. Высквозило.
Не боясь высоты и не замечая ветра он точно соскальзывал в пустоту.
С вершины храма.