Мокрая ладонь матери коснулась ее волос, тихий, немного успокоившийся голос спросил:
— Долго тебя уже подташнивает?
— С неделю… чуть больше.
— Надо к бабке Прасковье идти. Пока не поздно.
Прасковья Ильинична Дубовая жила в конце улицы. Раиса Петровна повела дочь к знахарке вечером следующего дня. Звезды уже усыпали небо, облепив со всех сторон бледно-голубой полумесяц. Громко пели свои звонкие песни сверчки. Выбравшиеся на охоту летучие мыши проносились бесшумно и стремительно, и их крылатые силуэты казались заблудившимися на темном небе бабочками.
Дом бабки Прасковьи выступил черным пятном, старый, покосившийся и угрюмый. Свет над калиткой отсутствовал: на деревянном столбе не было лампочки, и Римма не помнила, чтобы она там когда-нибудь вообще была. Местная знахарка и гадалка жила замкнутой жизнью и редко появлялась на улице, словно пыталась отгородиться от людей темнотой и густыми зарослями сирени, росшей вдоль правой стороны забора, где тот граничил с соседями. Слева, сразу за домом, уже начинался лес.
Мама толкнула калитку внутрь, и та против ожидания не заскрипела. Даже сверчки здесь не трещали, словно боялись потревожить старую знахарку. И эта тишина вдруг показалась Римме особенно зловещей.
Ей и так стоило огромных сил согласиться на уговоры матери и пойти на ЭТО. В ней зарождалась новая жизнь, и частичкой этой жизни был Виктор. Но был еще и позор, и разрушенные планы на будущее, решись она оставить ребенка. И вот теперь, когда до дома бабки оставалось два шага, Римма запаниковала. Она уже не знала, правильно ли на самом деле поступает, но рука матери крепко сжала ее кисть и настойчиво увлекла за собой.
Бабка Прасковья стояла в тесной прихожей с керосиновой лампой в руке… Черный в белый горошек платок покрывал ее голову, оставляя открытым вытянутое морщинистое лицо, на котором казался совершенно чужим крупный, мясистый нос. Свет лампы лишь усиливал желтизну ее кожи, и даже длинные крючковатые пальцы казались вылепленными из воска.
— Входите, входите, — быстро заговорила она и двинулась в глубь темного дома. — В залу проходите, к столу.
Она пробыла в примыкающей к прихожей кухне совсем недолго. Вернулась с жестяной чашкой. Из чашки исходили пар и незнакомые горькие запахи.
— Сколько, говоришь, времени-то? — обратилась она к Раисе Петровне.
— Около двух недель.
— Это хорошо, хорошо, — быстро заговорила бабка Прасковья. — Очень даже не поздно. — И протянула Римме парующую чашку. — На-ка, деточка, выпей.
Римма приняла чашку и обнаружила, что руки у нее трясутся.
— Что это? — с трудом выговорила она.