Глава вторая.
Полевая тюрьма
Часа через три мы въехали в небольшой затемненный город и, поколесив по узким улицам, остановились. Старший конвоир долго препирался с дежурным по тюрьме, не хватало каких-то бумаг. Это относилось к моряку, его не хотели принимать. Потом меня провели через узкую калитку в железных воротах… Трехэтажное кирпичное здание. Узкий темный двор. На втором этаже в конце полутемного коридора — стол, освещенный карбидным фонарем; вокруг сидели и стояли несколько солдат. Дежурный по тюрьме — старшина, молодой, худощавый, рябоватый — внимательно посмотрел на меня и заговорил приветливо с легким татарским акцентом:
— А вы, кажется, знакомый, фамилия как?… Звание майор? Помните в Валдае пункт сбора военнопленных? Вы приходили допрашивать, я там в охране служил. Вот, а теперь вы сами пленные.
— От тюрьмы, как от сумы, — заметил кто-то из солдат.
Старшина так же приветливо, и даже извинившись, — знаете, ведь так положено, — ловко и быстро ощупал меня:
— Ножика в кармане нет. Оружия нет… Ну мы вам, конечно верим. Дайте майору закурить.
Кто-то протянул кусок газеты с щедрой щепотью махорки. Я свернул, дали огня — в камеру спички нельзя брать. Старшина говорил все так же дружелюбно:
— Теперь пойдете в карантинную камеру, а завтра будет начальник, он разместит.
Солдат повел меня вниз, в полуподвал, в дальний конец почти совсем темного коридора, вдоль которого неспешно расхаживал часовой с тесаком. Железная дверь, круглый глазок. Прощелкал ключ, скрежетнул засов.
Я вошел, и дверь за спиной глухо топнула. Скрежет, щелчок… щелчок…
В камере темень. На противоположном конце еле-еле сереет, скорее, угадывается окно. Воздух спертый, в первое мгновение показалось — нестерпимо смрадный. И к тому же запах какой-то неприятно знакомый… Кисловато-затхлое зловоние, напоминающее о мокрой шерсти, о засохшей ваксе, холодной табачной золе, о грязном, потном белье, загаженном клозете. И к тому же именно такое зловоние, которым отличались немецкие жилые блиндажи и скопления военнопленных немцев. В наших землянках все забивал терпкий махорочный чад и хлебный дух.
Я не сделал и двух шагов, как наступил на человека.
— Wer ist da?
— Was ist los? Verdammte Scheisse!
— Vorsicht! Wer trampelt hier herum?[1]
Не могло быть сомнений. Камера набита немцами.
Рванулся обратно к двери. Застучал кулаком, сапогами. Заорал:
— Часовой! Куда ты меня сунул? Ведь здесь же фрицы! Я советский офицер! Не смейте издеваться…
Кричал я громко, яростно матерился.
В камере началась возня. Немцы тревожно переговаривались. Я слышал, как один объяснял: