И такое тут началось обостренье классовой борьбы… Вдобавок слово «Сталинград» откликнулось в подсознании именем Сталина. Загомонили все. Равнодушных не осталось.
– А что сказал Черчилль? А?! Что он сказал? Сталин принял Россию с сохой, а оставил…
– Без сохи?
– С атомной бомбой!!!
– Да подавись ты своей атомной бомбой! Кто крестьянство уничтожил?
– Уничтожил?.. А вот те и уничтожили, кто вместо того, чтобы землю пахать, в писатели полезли!..
Получалось, что, усилив напряжение социального поля в нашем баре (и, как выяснилось впоследствии, не только в нём), я тем самым уменьшил число враждующих сторон, зато накалил обстановку. Раньше точек зрения насчитывалось как минимум три (антиказаки, антикацапы и антисемиты). Теперь компания раскололась надвое: одни – за коммунизм, другие – против.
– Вот скажут: ты умрёшь, а Советский Союз возродится… – неистово гремел Кондрат. – Ни минуты не поколеблюсь, умру, но вы, суки, снова будете жить в Советском Союзе!
Итак, механизм явления, можно сказать, обнажился: перевод регулятора с цифры на цифру сплачивает людей в группы. Беда, однако, в том, что группы эти люто ненавидят друг друга… Хотя позвольте! А если взять и перейти на следующее деление? По логике, две фракции должны слиться в одну. Браниться станет не с кем – и вот оно, долгожданное согласие!
Я снова раскрыл портсигар и решительно сдвинул рычажок.
* * *
Как и в прошлый раз, все запнулись – возникла краткая пауза. Затем над стойкой взмыло разгневанное личико барменши.
– Вот вы тут орёте, – бросила она в сердцах, – а через неделю нас, может, выселять придут!
– Откуда выселять?
– Отсюда! Из Дома литераторов!
– С какой это радости?
– А с такой радости, что племяннику вице-мэра помещение под офис потребовалось!
– Не имеют права! Мы – общественная организация!
– Союз художников – тоже общественная! И Союз композиторов – общественная! А выселили как миленьких!
– Сейчас Год литературы!
– Вот в честь Года литературы и выставят…
Бар взбурлил.
– Сволочи! Разворовали страну, разграбили! Всё им мало!
– Беспредел! Одно слово – беспредел!
– Мочить их, козлов! – завопил кто-то пронзительнее всех, и лишь мгновение спустя до меня дошло, что это я сам и завопил.
Вздрогнул, огляделся со страхом. Вокруг налитые кровью глаза, криво разинутые орущие рты. Вот оно, единомыслие.
Но я ещё владел собой, я ещё был вменяем. Последним усилием воли заставил себя откинуть латунную крышечку, собираясь вырубить к едрене фене дьявольское устройство, однако пальцы вместо того, чтобы перевести рычажок в нулевое положение, сами (клянусь, сами!) сдвинули его на четвёрку. То есть на максимум.