– Так то ж воровские были казаки!
– А других и не бывает!
Тщетно детская писательница Стенькина пыталась вернуть беседу в идеологически правильное русло.
– Масоны! Это всё масоны!.. – в отчаянии повторяла она, но кто бы её услышал! Глотки и у кацапов, и у казаков – лужёные, а сама Стенькина изъяснялась в основном с помощью щебета. Прощебетала пятьдесят лет кряду. Потом разом погрузнела, устала, щебет стал глух и невнятен, но изъясняться по-другому она уже не могла.
В некотором замешательстве я раскрыл под столом портсигар. Рычажок по-прежнему стоял на единичке. Странно… Обычно изобретения Ефима Голокоста при всей их внешней простоте отличались надёжностью и безотказностью. В чём же дело? Почему вместо того, чтобы сплотиться, все кинулись друг на друга? Хотя, с другой стороны, сплотились – и кинулись…
Слипание отдельных личностей воедино пошло, как видим, по этнической линии: станичники, отринув политические разногласия, стремительно ополчались против осмелевших лапотников. Про басурманов, с которых всё началось, забыли, но кацап Лёха (по глазам вижу) готов уже был примкнуть к писательнице Стенькиной.
– Три недоделанные нации! Хохлы, казаки и евреи! И качают права, и качают! Можно подумать, других не притесняли – только их…
Одно из двух: либо мне следовало вернуть регулятор в нулевое положение, надеясь, что склока угаснет сама собой (ох, сомнительно!), либо рискнуть и перевести рычажок на двойку.
Я решил рискнуть.
* * *
На секунду все примолкли и, словно бы очнувшись, заново оглядели друг друга.
– Ты лучше скажи, за что вы моего деда раскулачили? – ни с того ни с сего проклокотал белоказак Захар Чертооседлов. – И расстреляли в тридцать седьмом!..
– Позво-оль!.. – взревел красный Кондрат. – Ты ж говорил, он у тебя под Сталинградом погиб!..
Действительно, до девяносто первого года Захар Чертооседлов утверждал, будто дед его защищал Сталинград и был убит фашистским снайпером, но потом к власти пришла демократия и начала с того, что погасила Вечный огонь на Аллее Героев. Вы не поверите, однако уже на следующий день дедушка Захара оказался расстрелянным в тридцать седьмом за принадлежность к зажиточному казачеству.
Ладно, расстрелян и расстрелян, да вот как на грех (лет через несколько) государство опомнилось и спешно принялось восстанавливать опрометчиво утраченные ценности: вновь запылал Вечный огонь, вновь замерли в почётном карауле школьники со скорлупками ППШ в руках – и растерялся Захар Чертооседлов, сам уже не зная, где же всё-таки погиб его дедушка.
– Так у меня ж два деда было! – нашёлся белоказак. – Один в тридцать седьмом, другой под Сталинградом…