Поднимаясь с унитаза, я натягиваю свои пижамные штаны и поворачиваюсь таким образом, что оказываюсь перед Джегзом. Прекрати, Саша. Не делай того, о чем потом будешь жалеть. Не знаю, понимает ли он, что я стою здесь в чертовской темноте, но выжидаю пару секунд. Я не должна раздумывать над этим по несколько секунд. Он прочищает горло. Думаю, что заставляю его чувствовать себя неловко, поэтому кладу свою руку ему на спину, чтобы дать понять, что я все еще здесь. Его тело дергается в ответ.
— Прости за все, что я сказала. Да, мне не нравятся мужчины, которые спят со всеми подряд, но я не думаю, что ты всегда такой.
В ответ он находит руками мои бедра и притягивает к себе, обнимая. Хорошо, я извинилась. Теперь пора уходить!
— Спасибо за то, что опустошила мои посиневшие яйца, — мягко, но серьезно говорит он. — Я твой должник.
— Ты мой должник в чем? — спрашиваю я, в предвкушении его ответа. Потому что я знаю, что он скажет в ответ. Я должна прекратить поощрять его.
— В чем-то, что заставит тебя почувствовать себя лучше.
Ага, я знала, что он это скажет. И это именно то, чего хочет мое тело прямо сейчас. Я должна была понимать это.
— Ко мне никто не прикасался вот уже полгода.
Воу-воу! Ну и зачем я сказала это сейчас?
— Что? — он вопросительно усмехается. — До недавнего времени ты была с тем ватным членом.
— Знаю, — вздыхаю я. — Отсутствие какой-либо интимной жизни между мной и Лэндоном должно было бы повести меня налево, но нет. Я старомодна.
— Ну, и что же я могу сделать, чтобы исправить это? — спрашивает Джегз.
Я делаю паузу, раздумывая, и это занимает у меня около минуты... следует ли мне остаться или я должна уйти? Мой мозг уже не работает... то есть, мой мозг уже давно убежал за эту дверь и не может остановить меня от фразы:
— Что ты делаешь, если девушка уже давно не опустошала посиневшие... ну, знаешь…
— Ты даже не можешь сказать слово «яйца»? — шепчет он в мое ухо.
Я закрываю глаза и кладу голову Джегзу на грудь. Она намного тверже, чем я думала.
— Нет, не могу.
Я не должна прикасаться к нему. Но его грудь не так плоха, кстати.
— Что бы я сделал, чтобы опустошить посиневшие яйца женщины? — мурлычет он в мое ухо. От его слов я покрываюсь мурашками в лучшем смысле этого слова. Хотя, вообще-то, в самом худшем, потому что я не должна делать этого!
Обеими руками он скользит вниз, пока не располагает ладони на моих ягодицах. Джегз мягко сжимает их, и желание между моих ног становится невыносимым.
— Ты все ухудшаешь, боль только усилилась, — говорю я, едва дыша. Я сдаюсь. Мне нужно это. Я хочу этого. И мне все равно, что он будет думать обо мне после этого.