— Где твои выродки, красная сволочь? — орал он.
Дед, бледный, поднялся на ноги и спокойно ответил, держа в руке иголку с черной ниткой:
— Не знаю. Мабуть, там, дэ им надобно буть.
Казак занес над дедовой головой шашку.
И тут бог знает откуда под казачью шашку ринулась бабушка Щипийка. На руках у нее был самый младший из дедовского семейства — дядько Леонид. Рядом бухнулись на колени перед казаком — тоже тогда еще девчушки — тетка Маруська и тетка Анька.
— Кого ж ты рубаешь? — закричала бабушка. — Ты бачишь, у ёго их двенадцать душ? Тоди ж и их рубай, сук-кин ты сын!..
Она подняла ревущего дядьку Леонида под самую шашку.
И дрогнул казак. Швырнул шашку в ножны. Выругался остервенело.
— Ну, с-старый, молись за нее! — Он метнул на бабушку жгучий взгляд и — пулей со двора.
Заводилой была бабушка Щипийка в колхозе. Случись надобность коровник побелить или амбары прибрать под новое зерно, бригадир шел к бабушке. Она пробегала по улице, и все бабы, побросав домашнюю работу, сходились управить колхозную нужду.
Чуть умаются, бабушка вынет откуда-то большой — от прялки — гребень, возьмет его в руки, как балалайку, и зальется:
Сыдыть баба в курени
Та й считав трудодни.
Ой, гоп-трудодень —
Заробыла кило в день!
И бригадир, бывало, хохочет. И бабы хохочут до коликов. А она уже выдает новую частушку, тут же по ходу составляя ее:
Ой, гоп-трудодень —
Заробыла кило в день.
Хоть и хлиба не дадуть,
Так у табель заведуть!
Бригадир утирает от смеха слезы. Бабы, как-то помолодев на глазах, орут:
— Так их, бабусю! Крой им правдочку!
А она в ответ:
Та нови песни стулю.
От тоди — хай люди ждуть! —
Вже ж да шо-нибудь дадуть!
Валится со смеху бригада. А бабушка мечется с гребнем, тоже помолодевшая и неугомонная.
Помню еще рассказ матери о ней.
Муж у бабушки Щипийки был пьяница. Пил каждый день. И каждый день, придя домой, бил ее. Бил страшно. Она вечно ходила в синяках. А он изобьет ее, упадет на кровать, не раздеваясь, и — как мертвый. Она, молча перенося побои, и сапоги с него снимет, и разденет его, и уложит. Чтоб завтра снова быть битой.
Рожала она двадцать два раза. Семнадцать детей умерло друг за другом, сразу после родов. Куда там им было жить, когда муж отбивал все нутро. И только пятеро сынов выжило. Были они надежей ее и опорой. Светом были сыны в ее оконце.
А с мужем жизнь продолжалась прежняя. Как придет домой — так битье.
С отчаяния она и утопиться хотела, и повеситься. Не вышло. Бог, говорила она, не допустил. Как сама рассказывала, только, распатланная, в разорванном платье, побежала однажды к ставку за садом, только перекрестилась, чтоб прыгнуть в воду, да ка-ак поскользнется, как трахнется затылком об землю. Лежит навзничь недвижная и думает. Куда ж ей прыгать? Сынов-то на кого оставит, дура?..