Об А. Платонове.
«Как выглядит наш идейный противник сегодня?
С одного конца вдруг вылазит что-нибудь вроде «Семьи Ивановых» А. Платонова, где советский человек показан низменным, пошлым, а с другого конца нет-нет да и вылезут стишки индивидуалистического порядка, с пессимизмом, с нытьем. Это ипостаси одного и того же явления…»
Боже мой, каково было читать это честнейшим писателям!.. После каждого из этих выступлений в те времена человек, о котором шла речь, со дня на день ждал ареста… И уже не удивишься, что в «делах» репрессированных писателей среди чиновничьих подписей под резолюциями в поддержку ареста была подпись Фадеева…
И всем этим людям, которых не успели «взять», которые выжили в сталинских концлагерях и возвращались оттуда, как и шли туда, ни в чем не виноватыми, Фадеев должен был смотреть в глаза…
Да, ему оставалось только одно — самому уйти из жизни. Все стало явным. Неужто он рассчитывал на иное?.. Но теперь жить с таким грузом он не мог…
21
Так много сказали и объяснили мне строки из письма В. Ермилову 12 ноября 1955 года, опубликованного в двенадцатом номере журнала «Москва» за 1971 год.
Ермилов, видимо, сетует, что он и Фадеев последние пять лет «так исключительно редко стали встречаться, советоваться, обмениваться решительно всем на свете, как это мы делали раньше по глубокой и непосредственно внутренней необходимости…» Ермилов ищет причину этого.
А. А. Фадеев отвечает:
«…Твоя жизнь чем-то о ч е н ь п о х о ж а (подчеркнуто Фадеевым. — М. Ш.) с моей. И я знал, что при такой жизни мы при частом общении не только не поможем друг другу, а будем тянуть друг друга «вниз». Ведь мы с тобой не только литературные единомышленники, но и старинные друзья, привыкшие к предельной откровенности, искренности не по Румянцеву, — к тому же еще и люди активные, невыдержанные, изобретательно-словоохотливые. И мы не могли бы не делиться всем самым тяжелым, чем сопровождалась наша жизнь за эти годы, потому что она, эта жизнь, была и у тебя, и у меня тяжелой. Мы не могли бы помимо нашей воли не обрушивать друг на друга всю эту тяжесть, и мы чувствовали это на расстоянии, и более или менее неосознанно не допускали себя до сближения.
Вот что нас «разобщило» и ничто другое…
Невозможно было бы, чтобы мы не поделились друг с другом этими сторонами нашей жизни. И, вероятно, мы еще вернемся к этому. Но, конечно, на определенном «этапе» нам уже не стоит говорить об этом. Лучше д е й с т в е н н о (подчеркнуто Фадеевым. — М. Ш.) помогать друг другу, и в то же время не ослаблять друг друга душевно. Когда я говорю о сокращении душевных сил, то я имею в виду именно запас этих сил, а не качество души, не очерствение. Так давно зная тебя и очень ясно сознавая то, что происходит в моем душевном мире, я думаю, что мы стали даже отзывчивее, внимательнее к людям и их нуждам, чем в молодости с ее счастливым эгоизмом, хотя и тогда мы не были черствы…»