— Видишь, совсем разболелся, — сказал он Юрьеву, кисло улыбаясь. — Как стратегический бомбардировщик, израсходовал свой ресурс. Жизненный ресурс. — Коля усталыми и серьезными глазами смотрел перед собой. — Вот видишь. Толя, человек, который может кормить и поить целый город, сам не может ни есть, ни пить. Ну хорошо, не будет меня, — Николай Алексеевич криво усмехнулся, — и ты думаешь, кто-то станет так же, как я, заботиться о детских домах и приютах или же раскошелится и оборудует больницу и реабилитационный центр для афганцев? Или, может, откроет бесплатную столовую для одиноких стариков? Откроют, но на каждом углу будут кричать о своем добром сердце и убыточности подобных предприятий… Бог сказал: надо делиться. И я делюсь. Всю жизнь свою стараюсь помогать. Скажи, Юрьев, за что мне такое? Ведь я не пью, не курю, жене, которая с сыном ушла от меня к другому, человеку не очень обеспеченному, помогаю. Знаешь, я ведь даже не вызываю к себе на дом девочек, не хочу грязи. Так за что?
По всему было видно, что Леонид Михайлович не одобряет этого разговора: в данный момент его сильно беспокоило состояние больного.
— Пойду приготовлю шприц, — сказал он и вышел из кабинета.
Коля с трудом сел и осторожно погрузил ступни ног в густой желтоватый мех медвежьей шкуры.
— Помнишь ту охоту на Архипелаге? Твой медведь… — Николай Алексеевич накинул на плечи шерстяной плед. — Холодно, а камин не зажигаю: сквозняк по нему гуляет — свистит, как реактивная турбина. Я ведь камин внизу в гостиной сначала задумывал, как в английских замках, а потом «Африкой» загорелся, и все жилые помещения пришлось на втором этаже делать. Теперь иной раз так сифонит бензином, что хоть святых выноси, — внизу-то гараж временно. Вот поправлюсь, займусь трубой: надо на первом этаже заделать ее. — Он сидел на диване, зябко кутаясь в плед. Потом вдруг заговорил быстрым приглушенным голосом, как-то пронзительно и беззащитно глядя Юрьеву прямо в глаза: — Толя, я устал делать деньги, устал так жить. Не хочу больше, хочу уйти… и не могу. Такое ощущение, что не я их кручу, а они меня. Думал по-хорошему выйти из игры, ан нет, не пускают.
— Кто, Коля, не пускает?
— Юрьев, мне уже не вырваться, никак… Оборвав Колину фразу, в кабинет стремительно вошел Леонид Михайлович со шприцем в руке и внимательно посмотрел на Юрьева.
После того как врач, сделав укол и почти насильно уложив Николая Алексеевича в постель, немного успокоился, Юрьев рассказал им про свою беду: все то, что он слышал от жены и что видел сам, и о сне Ирины, и о слепой старушке. Рассказал он вкратце и о своих рабочих делах: об экспертизе, о директоре, который неожиданно посулил ему завлабство, и о молодых деловых людях, пообещавших ему крупные неприятности, если только он не выполнит их условий.