Кают-компании довольно быстро прижились на других кораблях, а вот с остальным было туго. Зачастую, это пиратская команда выбирала себе капитана, и он абсолютно зависел от своих людей. Я же сам набирал команду, и она вынуждена была соблюдать мои правила. Те двадцать человек, которые сбежали со мной с Барбадоса, к счастью, вполне осознавали необходимость дисциплины. И поддерживали меня. Ну а простым матросам нравилось, что я постоянно интересуюсь тем, как им живется.
За удачливость и справедливое отношение к команде мне многое прощалось. В том числе, и некоторый отход от общепринятых правил берегового братства. Я, например, заменил порку штрафами. Подействовало великолепно. Да и в обыденной жизни в качестве мелких наказаний использовались не зуботычины, а наряд вне очереди или дополнительная тренировка. Тоже хорошо действовало.
Зато на берегу ребята гуляли от души. Там действовало только одно правило — не вступать в крупный конфликт с местным законом. Мелкий, обычно, решался с помощью денег. Чаще всего заранее. Блюстители порядка получали золотые монеты (количество зависело от должности), и в упор не видели, что происходило в конкретном трактире.
Кто бы мог подумать, что моя судьба сделает такой крутой поворот? Стать попаданцем — уже незаурядное событие. Но из провинциального доктора превратиться в каторжника, а затем в пирата — это вообще звучит неправдоподобно. За то время, что я обитаю в новом для себя мире, многое изменилось. В том числе и я сам. Я постепенно приспособился к 17 веку и даже полюбил его неторопливость.
Меня по-прежнему бесит чрезмерная манерность и пафосность окружающих, но я уже не так остро это воспринимаю. А с одеждой, к которой у меня не лежала душа, я разобрался. Благо, пиратская мода была очень разнообразной, и я подобрал для себя удобный наряд. Окружающие считали меня несколько аскетичным, но я просто тратил деньги на другое. Навигационные инструменты, оптически приборы, карты книги… да мало ли на свете интересных вещей!
Я, например, частенько выкупал произведения искусства индейцев. Любопытные статуэтки, рукописи, и даже ткани оседали в моей коллекции, а я жалел, что в случае неудачи они могут пойти на дно вместе с кораблем. Полагаю, в реальной истории мои приобретения так и не стали достоянием мировой культуры. Любой музей моего мира отдал бы все, чтобы получить подобные раритеты, но народ 17 века не воспринимал эти вещи как ценности. И мое увлечение коллекционированием подобных предметов считалось чудачеством. Как и моя любовь к воде.