Солнце внезапно сваливается за край голой земли; ногам горячо всю ночь. Горячий ветер замирает, как огонь в прогоревшем очаге. Мексиканские гитары и индейские барабаны перемешивают тихий ночной воздух, и он попыхивает жаром, как гаснущие угли.
Всю ночь они улыбаются, слушая удары музыки, глядя на танцующих ниггеров и мексиканцев, на индейские пантомимы и уж точно — на голландца, который поет песню немецких пивных, набравшись бешеной мескалевой водки.
Эта люди, они тянутся за своим безумием, как хвост за кометой. Глаз мотает головой и вылизывает последние капли рома из своего стакана.
Ну и для чего это все? Утром свадьба заканчивается, и солнце палит как всегда. Медового месяца не будет. Шерстяные сюртуки и фетровые шляпы снова прячутся в сундуки, исчезают, как и вся карнавальная мишура. Только печется на солнце пустой свадебный торт, слоеный пирог из горячего воздуха, идол, обмазанный ядовитой глазурью.
Allen Wier, «Texas Wedding Party»
Copyright © 1990 by Allen Wier
Опубликовано в эфире Объединенной литературной программой «ПЕН» и Национальным общественным радио
© И. Левшин, перевод
Лайза К. Быокенен
Мать, которой не было
Она так ни разу и не заговорила, но я уверена, что и сейчас звонит она, моя дочь. Я представляю, как она приходит домой из школы, скидывает в углу оранжевые кроссовки, на ходу сует в рот шоколадку, садится за телефон в комнате сестры и набирает мой номер. Ей, видно, интересно, кто я такая и как это я ее бросила; наверно, гадает, что я за человек. Ей до смерти хочется услышать мой голос, но едва я отвечу, она бросает трубку. Теперь ее очередь бросать.
Звонков с каждым разом, похоже, все больше. 11, 12, 13 звонков. Я пытаюсь сопротивляться, но в конце концов сдаюсь, бросаю все в саду, срываюсь с места и бегу в дом к телефону. Алло! Алло! Молчание, щелчок и гнусные короткие гудки. Мне кажется, она похожа на меня: такая же любопытная, настойчивая, пугливая, всегда на что-то надеющаяся; пытающаяся понять, как это так вышло, что она, мой единственный ребенок, растет в семье, с которой я познакомилась за день до ее рождения.
Я кладу трубку, с минуту стою на крыльце, спускаюсь по кедровым ступенькам в сад. Я работаю в Портеровском детском садике, но сейчас февраль, и я перешла в вечернюю смену — могу теперь целыми днями разгребать двор, в котором предыдущие жильцы закапывали мусор. Муж смеется, что я ненормальная, раз надеюсь разбить сад на этом грязном, забытом Богом песчаном дворе, зажатом среди городских построек. Я нахожу тут целые пластиковые сумки грязной посуды — видно, кто-то не мог стерпеть ее в своем доме, — кипы полусгнивших газет, пластиковые коробки, которые никогда не смогут разложиться, ветхие стоптанные башмаки, запечатанную упаковку с кошачьей подстилкой, какие-то вылинявшие майки. Но я люблю разбирать этот кошмар, мне нравится наблюдать, как после месяцев тяжелого труда начинают появляться очертания чего-то похожего на сад. Мне нравится удобрять землю навозом и целое утро выбирать из нее разный сор. Я вся в грязи и поту и сегодня опять не могу отогнать от себя мысли о дочери.