Весной стояла сушь, и летом ничего не изменилось. Я вырос в городе и ничего не понимал в лесах, но мы слышали, что фермеры верили, будто засуха предвещает засуху, мы читали в газетах, что деревья в лесах высохли, как древесина в сушилках, и что, если фермеры хоть что-то соображают, они должны убрать пшеницу пораньше, чтобы сократить потери. Даже Миссури совсем обмелела, рыба дохла, течение замедлилось, у берегов открылись илистые отмели, и никто не выходил на лодках.
Отец каждый день давал уроки гольфа летчикам и их подружкам на авиабазе, а в «Уитлевд клубе» играл с владельцами ранчо, нефтяниками, банкирами и их женами — ему платили, чтобы он повышал их класс игры, и он старался как мог. Тем летом отец вечерами после работы сидел за кухонным столом, слушал по радио бейсбольные репортажи с Востока, и пил пиво, и читал газету, а мама в это время готовила обед, а я делал уроки в гостиной. Он рассказывал о членах клуба. «Все они хорошие парни, — говорил он маме. — Работая на богатых, богатыми мы не станем, но, если потереться среди них, можно схватить удачу за хвост». Говоря это, он смеялся. Ему нравилось в Грейт-Фоллсе. Он считал, что эти места еще открыты для всех и неосвоены, что ни у кого пока нет времени отпихивать тебя локтями и что тут сейчас самая хорошая пора. Не знаю, что он тогда думал о самом себе, но он был мужчина и больше, чем многие другие, хотел быть счастливым. Вроде бы, вопреки всему, именно тогда он наконец оказался в нужном месте.
К началу августа лесные пожары к западу от нас не прекратились, в воздухе висела дымка, иногда не видно было ни гор, ни линии, где земля встречается с небом. В самом городе вы не замечали дымки, различить ее можно было, только если смотреть на Грейт-Фоллс сверху — с гор или с самолета. По ночам я стоял у окна и смотрел на запад, вверх по течению реки Сан в сторону охваченных огнем гор, и воображал, что вижу пламя, и холмы в огне, и движущиеся фигурки людей, но видеть всего этого я не мог, а видел только зарево — широкое, багровое, уходящее вдаль — над тьмой, отделявшей нас всех от пожара. По ночам я иногда просыпался и ощущал вкус дыма, его запах. Два раза мне даже приснилось, что от искры, пролетевшей по ветру много миль и угодившей к нам на крышу, дом загорелся и сгорел дотла. Правда, и во сне я знал, что конец света не наступит, и мы выживем, и что сам по себе пожар не так уж страшен. Конечно, тогда я не понимал, что значит — не выжить.
С таким пожаром ничего нельзя было поделать, и Грейт-Фоллс был охвачен общим настроением — или ощущением — сродни растерянности. А еще появлялись статьи в газетах, безумные статьи. Якобы леса поджигают индейцы, чтобы получать работу на тушении пожаров. Видели человека, который ехал по просеке и бросал из кабины грузовика горящие палки. Винили и браконьеров. Еще говорилось, что в отдаленную вершину горного массива Маршалл молния ударила сто раз в течение часа. В гольф-клубе отец слышал, что на борьбу с пожаром отправили уголовников: убийцы и насильники из тюрьмы Дир-Лоджа сначала поехали добровольно, а потом удрали и оказались на воле.