Рядом с ней стоял отец — он уже собирался обежать вокруг дома к передней двери, но мама попросила расстегнуть молнию га ее платье. Когда он отмахнулся, она заставила его понять, в чем дело. Руки его не слушались, и в конце концов она сама сорвала с себя платье и осталась в чулках и кружевном белье. Велела какому-то мужчине прислонить отломанную половину лестницы к стволу дерева. Тот с удивлением подчинился. Мама поднялась по лестнице. Исчезла. Снова замелькала среди безлистных ветвей — стоял конец ноября — все выше и выше. Потом боком, очень медленно, дюйм за дюймом начала продвигаться по суку, нависшему над той веткой, что касалась крыши.
У самого конца она остановилась и, раскачиваясь, поймала равновесие. Внизу толпились люди, и многие до сих пор помнят — или думают, что помнят, — мамин прыжок сквозь ледяную тьму к этой тончайшей ветке и то, как, переломившись в маминых руках, она оглушительно выстрелила — этот звук перекрыл рев пламени. Не выпуская обломка из рук, словно это была трапеция, мама летела к краю крыши, и вот уже ветка закувыркалась к земле, одна, а зрители опять вскинули глаза вверх — увидеть, где завершился мамин полет.
Я не видела, как она летела по воздуху, только услышала неожиданный глухой удар и выглянула из окна. Мама висела, зацепившись ступнями за новый водосточный желоб, который мы недавно установили, — висела и улыбалась.
Она выглядела так естественно в этой позе, что я ничуть не удивилась. Мама легонько стукнула в окошко. Помню и то, как она это сделала, — очень дружески, немного робко, как бы чувствуя неловкость, что пришла в гости несколько раньше, чем было назначено. Потом показала на задвижку, а когда я отворила окно, велела поднять его повыше и подпереть палкой, чтобы рама не ударила ее по пальцам. Мама качнулась, ухватилась за карниз и втянула себя в оконный проем. Только здесь, в моей комнате, я поняла, что она в одном белье — бюстгальтер из простеганного хлопка, какие тогда носили, и трусики с кружевной отделкой. Помню, мне стало легко, страх отступил, а потом я смутилась — ведь люди там, внизу, видели маму раздетой.
Неловкость эта не исчезла и когда мы летели из окна к земле. Мама прижала меня к животу и с оттянутыми вниз носками устремилась к цели — яркому пятну растянутой пожарными сетки.
Я знаю, она была права. Я и тогда это знала. Пока летишь, есть время подумать. Свернувшись у маминого живота, я не боялась ни криков толпы, ни маячивших внизу лиц. Ветер ревел и горячо дышал нам в спину, завывало пламя. Медленно текли мысли — что, если мы промахнемся, не попадем в круг или, отскочив от сетки, рухнем на землю? Потом я обхватила ладонями мамины руки. По моим волосам легко скользнули ее губы, а уши мои были полны ударами ее сердца — громкими, как удары грома, и долгими, как раскат барабанной дроби.