; Джип Фриман, до сих пор мой лучший друг, ждал, что я заеду за ним и мы поедем на стадион посмотреть, как «Индейцы» играют с «Тиграми», а я, настороженный, и нервный, и тупой, стоял на парадном крыльце, слушая, как по соседству отмечают праздник. Ладно, сказал я себе. Ладно. Там, на улице, достаточно далеко, чтобы считать это возможным, машина повернула в мою сторону. Это был «додж». «Форд». «Кадиллак». «Да, — сказал я. — Конечно». Я сумел сделать шаг к тротуару — он был, казалось, в милях и милях от меня. Машина была зеленая. Она была красная. Она была цвета хурмы и классического белого. И я шел, и мое сердце стучало щелк-щелк-щелк. На самом деле это не был отец, но той своей частью, которая ненавидела его, я не знал этого. Пришла мысль, которая должна была прийти, я полагаю, вместе со страхом. И еще другая, черная, как будто из книги про разбойников. «Разумеется», — сказал я, вложив в слою достаточно шипения, чтобы придать ему выразительности. «Живей!» — сказал я. Сжал кулаки — не в последний раз, как потом оказалось, — и психовал, как все перепуганные. А потом машина остановилась совсем рядом с моим домом. Из нее выбрались женщина и трое детей — в купальных костюмах и с полотенцами, — и разговор, который донесся до меня, не был ни важным, ни пугающим; и тут же я ощутил благодарность за то, что рядом не было никого, кто мог бы увидеть меня, дрожащего, собирающего свое «я» по кусочкам.
В последний раз я ждал его в 1974-м, в год нефтяного эмбарго, в год, когда Хенк Аарон побил рекорд Бейба Рута[6]. К тому времени я работал поверенным («Говори: „юрист“, — требовала, моя мать. — Поверенные это те, кого нанимают обманщики») у Джонса Дея, в фирме, слишком крупной, чтобы делать что-нибудь, кроме денег. Поводом стала смерть судьи Гарнера, моего деда, отца моего отца; его похоронили на кладбище «Лейквью», где похоронены президент Гарфилд и трое или четверо скупых Рокфеллеров. То, что мы устроили у себя дома, нельзя назвать поминками, это была, скорее, вечеринка с коктейлем, прием, оплаченный старым Фредди Уэбстером из «Вэла в Аллеях» (ночного клуба, где судья был присяжным клоуном) и диск-жокеем из Ассоциации ветеранов Гражданской войны Гарри Пилднером, мохнатых бровей которого хватило бы на целый конгресс. Там были все — по преимуществу ветераны из «Буки-пресс» и несуществующей уже «Кливленд волд», газет, в которых сотрудничал Судья, когда был известен под именем Безумного Мэнни Гарнера, когда он играл на тенор-саксофоне и был секретарем Американской ассоциации музыкантов — четвертый саксофон в округе.