Его мать уставилась на меня и спросила, что мне надо. Мать Рона была маленькая, миловидная, ей никак нельзя было дать сорок лет, я даже не поверила, что это и правда его мать, и переспросила. Я думала, она мрачная, долговязая, одета как пугало и лицо у нее будто ржавая сковородка, — а все потому, что Рон наврал мне про нее с три короба, рассказывал всякие ужасы: какой у нее нрав бешеный, да какие нервные припадки — будто они у нее с двадцати шести лет. Говорил, когда ему было четыре года, она у него на глазах задушила живого цыпленка, — ну и вот, стою, смотрю на нее и вижу: все враки, не могла она такое сделать: Я вмиг это поняла и подумала — лучше уйти. Но я уже спросила о нем, и отступать было поздно. «Зачем вам понадобился мой сын?» — спросила она. «Мы с ним уже четыре месяца встречаемся, и я хотела знать, дома ли он», — ответила я.
«Нет его. А вы, я вижу, очень нахальная особа. Надо же, какая дерзость — заявиться к нему домой! Так я и знала, что этим кончится, то-то он пропадает с утра до ночи и никогда не скажет, куда идет и что делает».
И тут из дома донесся мужской голос: «Кто там, Элис?»
В эту минуту я почувствовала то, что всегда ощущала нутром: нет у меня ни роду, ни племени, место мое на пороге — меж домом и улицей, и в родном городе нет мне пристанища, ни у одного очага, нет крыши над головой. Нет у меня не только своего дома, нет даже своего «я» — и поделом мне, ведь я всю жизнь принимала как должное, что меня холят, нежат и всячески ублажают, да еще изо всех сил добивалась чего-то такого, чего и на свете нет. Во мне сидели два человека или, может, даже три или четыре, а кто же, если он в здравом уме, станет терпеть у своего очага такую беспокойную компанию.
Я уже готова была потихоньку сбежать, но в ответ на вопрос мужчины она сказала:
«Да просто какая-то потаскушка спрашивает нашего Рона».
Уже стемнело, но все-таки улица у меня за спиной была не совсем безлюдна.
«Вот как? — крикнула я. — Ну, так слушайте: это со мной ваш дорогой сыночек Рон пропадает с утра до ночи, и он спал со мной десятки раз. Он сделал мне ребенка, потому я и пришла. А сейчас пойду домой и все расскажу моим родителям, и завтра утром они придут сюда, и мои шестеро братьев тоже, и уж они вам покажут».
Я кричала, плакала, и вдруг меня ожгло болью — это она закатила мне пощечину.
«Я тебе покажу, как позорить нас перед соседями. Сперва докажи, что это Рон сделал тебе ребенка».
Я вырвалась и убежала. Оказалось, я вовсе не беременна. Мы опять стали встречаться, и на этот раз я и вправду забеременела. Тогда я взяла все свои сбережения — пятьдесят фунтов, уложила чемодан и ранним утром, ни с кем не простясь, ушла из дому, даже Рону не сказала, что собираюсь делать, — я и сама этого толком не знала. Это было семь лет назад, ну, а про свою службу в Лондоне расскажу в другой раз. Сейчас я ездила навестить родителей и потратила там все свои деньги, осталась без гроша. На билет они бы мне, конечно, дали, но неохота было у них брать, а добираться на попутных только интересней. Иногда я так езжу просто для развлечения. Я и вообще теперь живу не скучно, но я уже сказала — об этом в другой раз, когда опять встретимся. Наверно, так мало с кем бывает, а вот я с кем бы ни столкнулась в жизни, потом непременно опять встречу. Иногда и рада бы потерять человека из виду, а нипочем не удается.