Она прикрыла глаза и надолго замолчала, словно возвращаясь мыслями в далекое прошлое, которое стремилась забыть. Туда, где произошли события, старательно игнорируемые и подавляемые даже в воспоминаниях. Зиберина не торопила ее, ожидая, пока она сама решит продолжить.
— Я была моложе, намного моложе тебя, когда это произошло. Моя мать была знахаркой, и знание передавалось в нашей семье из поколения в поколение, от матери к дочери. Но я была слишком избалованна ее любовью, изнежена лаской отца, горда своей красотой и высокомерна от постоянной похвальбы, что лилась на меня со всех сторон. Я могла часами смотреться на себя в зеркало, любуясь блеском своих глаз, восхищающим людей своей изумрудной чистотой и сиянием, матовостью безупречной кожи, шелком волос цвета черного крыла. Мне казалось, что весь мир уже заранее падает к моим ногам, хотя я еще и не сделала своих первых, самостоятельных шагов. Я просто привыкла получать все без малейших усилий со своей стороны.
Меня любили многие мужчины нашего края. Боги, как они любили, да просто превозносили меня, превращая в нечто неземное, возвышенное и такое недоступное. Мне нравилось играть их чувствами, все больше уверяясь в силе и могуществе своей красоты. Так было до тех пор, пока в нашу деревню не пришел новый охотник, который должен был помочь отцу и остальным мужчинам рода уничтожить стаю внезапно взбесившихся, озверевших волков, начавших нападать на скот и даже на людей. Мне он приглянулся сразу, и казалось, что я смогла поразить его в самое сердце. Я была счастлива, ведь наконец-то в мою душу проникла любовь. Вот только она оказалась не ласковым, теплым огоньком, а жадным и всепоглощающим пламенем, сгубившим меня и толкнувшим на безумство, что я совершила в минуту страшного отчаяния и бессильной злобы. Я — моя чудесная красота и дар — не тронули его, не задели ни малейшей струны в его жестокой душе, не разожгли пламени. Для него все, что было между нами, не значило ровным счетом ничего. Это был лишь способ избавиться от скуки в этом сером, убогом местечке. Его интересовала лишь охота… Да и сам он был одиноким волком. Так он сказал. И он стал им. Я превратила его в волка-одиночку, вечного изгнанника и из мира людей и из стаи ему подобных.
Во время облавы он серьезно пострадал, и ему была необходима срочная помощь не просто знахаря, но знающего. Я убедила мать, что справлюсь с его ранами. Я излечила его тело… Но тогда, глядя на его суровое, грозное даже в беспамятстве, такое любимое, но чужое теперь для меня лицо, не находила в себе сил отпустить его с миром. За деревней я нашла тело погибшего незадолго до этого волка. Под покровом ночи я перетащила его тушу в хижину, к постели мужчины и совершила обряд. Душа Карста, так желавшего одиночества и свободы, переместилась в тело животного, которое отчаянно сражалось и не желало погибать от острых копий охотников. Душа так легко вошла в серого, большого волка, плотно срастаясь с ним, принимая новую сущность, что хищник ожил и одним прыжком унесся в степь, выбив дверь. А охотник умер, проиграв борьбу менее сильному противнику. Тело, оставленное душой, просуществовало не долго. Как не старалась моя мать, сердца и опустошенного тела не хватило, чтобы человек продолжил свою жизнь. Его с почестями похоронили.