— Здесь не Китай с его шелком, не острова Сипанго, не Индия с ее специями, а мы не Христофор Колумб, мы не пытаемся себя одурачить. То золото, что мы найдем здесь, придется выкапывать из земли, и его все равно будут отправлять в Европу, или же его приберет к рукам Кортес.
— Но здесь есть ручьи, полные золота, драгоценные камни, много плодородной земли, много темнокожих рабов. Здесь есть вкуснейшие какао, картофель, маис, помидоры. Ел ли ты когда-либо птицу сочнее индейки? А табак? Он станет запахом цивилизации. Мы солдаты, мы армия, мы должны подчиняться тем, кто выше нас по чину. — Альварадо прекрасно помнил о том, что за измену карали смертью.
— Армия? Ты считаешь, что мы армия? — махнул рукой Куинтаваль, указывая на воинов, уснувших у костра прямо в броне.
Они напоминали выползших на берег крабов, их грязные ноги были босыми, в бородах водились вши, а уж что там скопилось в их носах, ушах и других отверстиях, и представить было страшно. А вот жители Семпоалы, всегда невероятно гладко выбритые, сидели вокруг костра, соблюдая строй, с коленями, подтянутыми к груди; щиты и копья всегда под рукой, колчан на спине.
— Ты что, не видишь? Грядет гражданская война, Альварадо. Война между силами Моктецумы и городами, недовольными наложенной данью. Это будет битва индейцев с индейцами, и только так можно вести эту кампанию. Мы встряли во внутренние дрязги. Даже если империя ацтеков падет, наши так называемые союзники могут обратить свое оружие против нас, чужаков, белых людей. Нас так мало…
— Но если мы победим, выиграем конкисту, Куинтаваль, то победителю достанется все. Подумай о тех, кого мы сможем обратить в истинную веру, подумай о душах, которые мы сможем спасти для Иисуса. Разве это не стоит того?
— Ты что, хочешь попасть в книжицу Берналя Диаса? Кто нас вспомнит, кому будет дело до того, останемся ли мы живы или умрем? Обращение в истинную веру, в веру в Бога? Нет, мы попадем в лапы дьявола.
— В твоих словах есть смысл, Куинтаваль. — Альварадо почесал бороду.
— Так значит, ты с нами. Решено. Встречаемся ночью.
Жители Семпоалы называли ее Малинцин Тенепал, так как слово «тенепал» на их языке значило «человек, обладающий речью». Испанцы называли ее Ла Лента, то есть «язык». Но если уж на то пошло, она была не столько языком, сколько ушами. Если прислушаться, то легко заметить, что все вокруг владеет речью. Пища на сковородке пела, соблазнительно зовя: «Съешь меня, съешь меня». Пища рассказывала, какими приятными будут ощущения в животе, когда он станет полным и теплым, а она уляжется в нем, мурлыча о своем счастье. Каждое животное имело свой голос, и даже камни не были немыми: они рассказывали о своем долгом и молчаливом существовании на земле.