Часы Нуньеса, изготовленные в Нюрнберге, можно было удержать в одной руке. Пружиной служила тонкая стальная нить, которая заводилась ключом. Нуньес носил этот ключ на шее. Часы обозначались римскими цифрами, а стрелки напоминали геральдические пики, минуты же были отмечены тонкими золотыми полосками. Латунный корпус часов украшали изображения скелетов и смерти в мантии с капюшоном, а внизу были выгравированы слова: «Memento morí»[38]. Нуньес носил их на спине в полотняном мешке, упакованными в коробку из бычьей кожи.
— Который час, Нуньес?
— Восемь утра, дон Кортес.
— А теперь который час?
— Две минуты девятого.
Ботелло, конечно же, достаточно было взглянуть на небо, чтобы приблизительно определить время, но вот Франсиско и отцу Ольмедо следовало читать молитвы вовремя, и потому они пребывали в восторге от того, что религиозные обряды проводятся как должно. Они всегда знали, когда пора открывать требники и читать молитвы, псалмы, проповеди и гимны, предусмотренные службой. И хотя Агильяр отказался от своего сана, он все же молился по Псалтырю, преклоняя колени для утрени, последней ночной молитвы, похвалы, славящей рассвет, молитвы первого часа, отмечавшей начало дня, третьего часа, посвященной Благовещению, шестого часа, посвященной трем волхвам, девятого часа, посвященной Сретению Господню, вечерни, посвященной бегству в Египет, и для комплетория, посвященного Деве Марии. Событие, в честь которого возносилась каждая молитва, было проиллюстрировано в этой книге небольшими красивыми картинками в обрамлении переплетенных лоз и крошечных золотых лилий: Мадонна на престоле, Мадонна с плащаницей, Мадонна Милосердная и сцены из Ветхого Завета, например битва Давида и Голиафа.
Тем утром в одиннадцать часов, после того как испанцы насладились своим завтраком — кукурузной кашей, форелью, зажаренной на костре и приправленной шалфеем, лаймом и солью с южных соляных равнин, да еще вишневым компотом с дыней, — покурили и отстояли мессу, касик преподнес Кортесу роскошный подарок. Ему хотелось выразить свою благодарность. Сборщики податей томились на корабле в заливе, в Семпоале настал новый день, и это нужно было отметить.
— Позовите донью Марину, — сказал Кортес, увидев касика и его свиту.
Малинцин торопилась, волосы развевались за ее спиной. Она вытерла мокрые ладони, проведя ими по юбке, потому что ее позвали в тот момент, когда она мыла горшки и сковородки. Ее привилегированное положение и тот факт, что ей не приходилось больше заниматься женской работой, возмутили других рабов, и, чтобы успокоить их, Малинцин вернулась к своим обязанностям, включавшим готовку и уборку. Таким уж она была человеком: ей всегда хотелось чем-то занять руки. Обычно она переводила с легкостью, но в этот раз, услышав слова касика, Малинцин замялась. На мгновение она вообще лишилась дара речи. Ей было трудно произнести эти слова.