До активной фазы операции оставалось еще какое-то время, и можно было предаться размышлениям на отвлеченные темы. Разведчик поймал себя на мысли, что уже в который раз в подобной ситуации он пытается вспомнить свой жизненный путь, вроде бы еще только начавшийся — и уже такой богатый и длинный.
Для него все началось двадцать два года тому назад, когда в далеком одна тысяча девятьсот девяносто втором его, пятилетнего оборванца без роду, без племени, взяли на попечение военные. Сделали они это ужас как бесцеремонно. Михаил Кондратьев помнил тот день очень хорошо. Своих родителей он не знал. Вроде бы они отказались от него еще в роддоме. По одной версии и мама, и папа спились и бросили свое чадо на произвол судьбы, по другой — они погибли в автомобильной катастрофе, опять же оставив ребенка на попечение злодейке судьбе. В общем, таинства его рождения и его родителей были овеяны мраком. Сам Мишка подозревал, что военные, забравшие его (и, кстати, не только его одного) точно знали, кем были его родители и куда они делись, но он хорошо помнил свое отнюдь не сытое, босое, беспризорное детство, и ему было, по большому счету, все равно. Его предали, от него отказались, а предателей он не прощал.
Ранним холодным мартовским утром девяносто второго Мишка ночевал, точнее, пытался это делать, в одном из коллекторов теплотрассы на окраине Москвы, когда был самым бесцеремонным образом разбужен, поставлен на ноги и засунут головой вперед в какой-то неуютный, промозглый автозак группой неизвестных лиц в масках и с автоматическим оружием на перевес. Неизвестные представиться не пожелали, особо с ним не разговаривали, хотя лишнюю боль старались не причинять, это Мишка подметил сразу. На все его вопросы отвечали односложно «сам увидишь», а все его угрозы пропускали мимо ушей.
Автозак ехал довольно долго, много петлял, несколько раз останавливался и набирал скорость, прежде чем окончательно остановиться и выпустить пятилетнего мальчугана на воздух. Грубые дядьки с автоматами проводили Мишку в какое-то полуподвальное помещение, где находились еще семнадцать таких же как он грязных, оборванных, затравленных зверьков, с самого раннего детства вынужденных не жить, а выживать.
Спустя день в их «голодный» лагерь прибыло небольшое пополнение, и их стало двадцать. Довольно скоро выяснилось, что все задержанные оказались беспризорниками в общем-то с одинаковой судьбой. У кого родители безбожно пили, у кого погибли, от троих отказались — все типично и страшно. Всем было от четырех до пяти лет, и процентов семьдесят из них рисковало не выжить на улице, где конкуренция здоровой жизни перетекала в борьбу за существование.