– Паузу?
– Немцы разыскивают Соловья, Изабель.
– Это старая новость, Иэн.
– Они пытаются внедриться в организацию под видом сбитых летчиков. И если вы найдете одного из них…
– Мы всегда осторожны, Иэн. Вы же знаете. Я лично допрашиваю каждого. И парижская группа законспирирована.
– Они ищут Соловья. Если они вас обнаружат…
– Не обнаружат. – Она поднялась.
Они стояли друг против друга.
– Будьте осторожны, Изабель.
– Я всегда осторожна.
Выйдя из-за стола, он взял ее под руку и повел гулять по городу.
У нее было совсем мало времени, чтобы насладиться красотами Сан-Себастьяна, пройтись по набережной над бушующим прибоем, поглазеть на здания, на которых не висят флаги со свастикой. Но Изабель не могла позволить себе надолго возвращаться к нормальной жизни – слишком большая роскошь сейчас. Она отправила Полю записку с курьером:
Дорогой дядюшка,
Надеюсь, эта записка застанет тебя в добром здравии. Я в нашем любимом месте на побережье. Друзья добрались благополучно. Завтра в три я загляну в жандармерию Парижа.
С любовью,
Жюльет
В Париж она возвращалась кружным путем: следовало заехать в каждый пункт на тайном маршруте – Карриво, Брантом, По, Пуатье – и оставить деньги помощникам. Одежда и еда для летчиков – недешевая затея, а все мужчины, женщины и дети (по большей части женщины), обеспечивающие эвакуацию союзников, и так рисковали жизнью. Подпольщики старались хотя бы поддержать их материально.
Проходя по улицам Карриво (скрытно, пряча лицо под капюшоном), она всякий раз думала о сестре. В последнее время отчего-то начала скучать по Вианне и Софи. Воспоминания подернулись теплой патиной – вот они играют в белот и в шашки у камина, Вианна учит Изабель вязать (ну, пытается), а Софи весело хохочет. Иногда она представляла, как Вианна предлагает ей шанс, упущенный в свое время, – родной дом.
Но теперь слишком поздно. Изабель не может подвергать риску Вианну и появляться в Ле Жарден. Бек наверняка будет расспрашивать, что это она так долго делала в Париже. А может, он настолько любопытен, что начнет проверять.
Сойдя с поезда в Париже, она смешалась с толпой понурых мутноглазых людей в темной одежде, словно с полотен Эдварда Мунка. В тумане, окутавшем улицы и оборвавшем цвет с деревьев, поблескивал купол Инвалидов. Почти все кафе закрылись, столики и стулья свалены под драными навесами. На другой стороне улицы квартира, которую она называла своим домом последние месяцы, – крошечная убогая темная мансарда, приткнувшаяся над закрытой колбасной лавкой. Стены насквозь провоняли свининой и специями.