Зато Изабель поняла. Они могут говорить по-английски.
Изабель стояла так близко к отцу, что могла бы его коснуться, но не решилась.
– Не делай этого.
– Поздно. – Он улыбнулся. Улыбка расцветала медленно, и Изабель почувствовала, как в груди словно что-то распрямилось. Волна воспоминаний захлестнула ее, смывая стены, которые она выстроила за годы одиночества. Вот отец подхватывает ее на руки и кружит; поднимает, упавшую, с земли и отряхивает. Не так громко, маленькое ты чудище, маму разбудишь…
Она сделала несколько коротких вдохов и вытерла глаза. Он просил прощения, искупал вину, возвращался к ней – все сразу, – жертвуя собой. На миг он снова стал тем, кем был когда-то, – поэтом, в которого влюбилась ее мать. Тот, прежний, довоенный отец, наверное, нашел бы иной путь, правильные слова, исцеляющие ошибки прошлого. Но перед ней стоял совсем другой человек. Слишком многое он потерял и слишком от многого отказался. У него не осталось слов. Лишь единственный способ рассказать ей о своей любви.
– Не так, только не так, – прошептала она.
– Иначе никак. Прости, – тихо ответил он.
Один из гестаповцев встал между ними. Схватил отца и поволок к двери.
Изабель похромала следом.
– Я Соловей! – кричала она.
Дверь захлопнулась у нее перед носом. Она вцепилась в металлические прутья оконной решетки.
– Я Соловей!
Под лучами яркого утреннего солнца отца вытолкнули на площадь у фонтана.
– Нам должно было хватить времени, – шептала она, заливаясь слезами.
Сколько раз она представляла, как они начнут все сначала – она, и папа, и Вианна; снова научатся смеяться, разговаривать друг с другом, станут настоящей семьей. Ничего этого никогда не будет; она так и не узнает своего отца по-настоящему, никогда не ощутит тепло его руки в своих ладонях, никогда не заснет, прижавшись к нему. Они так никогда и не скажут друг другу того, что должны были сказать. Не станут семьей, как обещала мама.
– Папа, – произнесла она вслух, и слово было таким огромным, что весь мир уместился в нем.
Отец повернулся к расстрельной команде. Выпрямился, расправил плечи и словно сделался выше ростом. Убрал с глаз седую прядь. Их глаза встретились. Изабель впилась в решетку, чтобы не упасть.
– Я люблю тебя, – произнес он одними губами.
Залп.
У Вианны болело все тело.
Она лежала в кровати, рядом с детьми, и старалась не вспоминать прошлую ночь.
Выбравшись из-под одеяла, она добрела до уличной колонки, умылась ледяной водой, вздрагивая, когда задевала кровоподтеки.
Оделась как можно проще – мятое льняное платье с расклешенной юбкой.
Всю ночь она ворочалась без сна, обнимая детей, оплакивая себя – и проклиная за то, что не дала отпор.