Дверь отворил хмурый Анри.
В полумраке маленькой комнаты светила одна-единственная керосиновая лампа на поцарапанном деревянном столе. Анри готовил колбаски, начиняя их фаршем и салом. Готовые связки развешены по стенам. Комната провоняла мясом, кровью и табачным дымом. Изабель втащила велосипед и закрыла дверь.
– Привет, – буркнул Анри, вытирая руки полотенцем. – Назначено совещание, о котором я ничего не знаю?
– Нет.
Анри заглянул ей за спину:
– Это не твой велосипед.
– Я угнала его. Прямо у них из-под носа.
– Это же велосипед Алена Дешампа! Он все бросил и вместе с семьей сбежал в Лион в самом начале оккупации. Я видел недавно, как на этом велике разъезжал какой-то эсэсовец.
– СС? – Восторженный энтузиазм Изабель несколько поугас. Про зверства СС ходили жуткие слухи. Вероятно, надо было обдумать как следует…
Анри подошел так близко, что она чувствовала тепло его тела.
Они никогда не оставались наедине, тем более так близко друг к другу. Впервые она рассмотрела его глаза – не карие и не зеленые, а серо-коричневые, как туман в чаще леса. А над бровью шрам – или рана была чудовищная, или зашили паршиво, – и она впервые задумалась, что за жизнь парень вел прежде, что привело его к коммунистам и в это подполье. Ему, пожалуй, не было и тридцати, но выглядел, скажем прямо, гораздо старше, как человек, переживший страшное горе и все потерявший.
– Надо его перекрасить, – сказал он.
– У меня нет краски.
– У меня есть.
– А ты…
– Поцелуй.
– Поцелуй? – переспросила она, выигрывая время. До войны подобные игривые шуточки были обычным делом. Мужчины заглядывались на нее, всегда. Изабель мечтала вернуть те времена, хотела пофлиртовать с Анри и чтобы он заигрывал с ней, но – увы – сейчас одна мысль о романтических отношениях вызывала глубокую печаль. Как будто поцелуи больше ничего не значили, а флирт – и того меньше.
– Один поцелуй, и я сегодня же перекрашу твой велосипед, а завтра ты его заберешь.
Она шагнула к нему, потянулась губами к губам.
Они прильнули друг к другу, словно и не было между ними нескольких слоев зимней одежды и листовок. Он сгреб ее в объятия и поцеловал. На один прекрасный миг она вновь стала Изабель Россиньоль, горячей девчонкой, о которой мечтают мужчины.
Но вот поцелуй закончился, Анри отстранился, и ей стало пусто. Досадно.
Надо было что-то сказать, пошутить или, может, притвориться, что испытала что-то невероятное. Прежде, когда поцелуи означали нечто большее – или меньшее, – она именно так и поступила бы.
– У тебя кто-то есть. – Анри пристально разглядывал ее.
– Нет, никого.