В монастыре для Агнес отвели комнату более просторную и светлую, чем кельи монахинь; из высокого окна открывался красивый вид на залив, на другом берегу которого стены и островерхие башни Таллина вставали, казалось, прямо из воды. Агнес должна была присутствовать на ежедневных богослужениях и молитвах в церкви, а также участвовать в общих трапезах монахинь и молиться, молиться в своем покойчике. И она все это охотно исполняла, так как все же видела человеческие лица и вместе с тем никто не приставал к ней с расспросами, как это беспрестанно случалось в городе; к тому же у нее было о чем помолиться, о чем попросить Всевышнего.
В течение нескольких недель Агнес вполне свыклась с монастырской жизнью — со строгим распорядком, со всевозможными ограничениями, с простой пищей. Юная баронесса занималась рукоделием, много читала, много молилась Богу и денно и нощно думала о Гаврииле. Если она вначале и испытывала тайный страх перед «воспитательными приемами» тетки, то теперь, пообвыкшись, поняв аббатису и намерения ее, в глубине души просила у нее прощения, надеясь, что та однажды оставит ее в покое.
Аббатиса навещала свою племянницу редко, говорила с ней мало, но смотрела на нее каким-то пристальным, сверлящим взглядом, будто хотела своим взором проникнуть в душу Агнес.
Однажды аббатиса велела призвать Агнес в свою келью — она жила так же скромно, как и все монахини. Агнес пошла к ней, не предчувствуя ничего дурного. Войдя в келью, девушка вдруг оробела, потому что желтое морщинистое лицо святой женщины было холодно как лед, а взгляд подобен жалу.
— Садись сюда и слушай, я должна с тобой поговорить, — сказала настоятельница, указывая на низенькую скамеечку у своих ног.
Агнес послушно села.
— Я уже несколько недель наблюдаю за тобой и достаточно тебя изучила. Теперь я вижу тебя насквозь, — начала аббатиса сурово; ничего хорошего такое вступление бедной девушке не сулило. — Ты хитрая, скрытная, своенравная, и сердце у тебя злое.
— Тетя! Это не так!..
— Молчи! — гневно сверкнули глаза аббатисы. — Я много повидала на веку строптивых дев и многих строптивых поправила. И я не слепа — напрасны твои надежды. Вижу, что кроется в глубине твоей души. Я для начала хотела добротой и лаской повлиять на тебя так, чтобы ты добровольно во всем созналась, как дитя сознается своей матери. Ты этого не сделала, что я расцениваю как весьма плохой признак.
— В чем я должна была сознаться? — пожала плечами Агнес; она, и правда, не понимала, к чему ведет речь тетка Магдалена.
— Ты таишь в своем сердце греховную любовь!.. — произнесла аббатиса тихо и внушительно. — Не так ли?