Когда мызное воинство, покончив с запасами пива, погрузилось в глубокий сон, Гавриил поднялся и вышел из палатки. Небо заволокло тучами, и потому ни одна звезда не украшала темную ночь. В лагере уже погасли последние огни, но в помещичьем доме окна еще были освещены. Изредка то с одной стороны, то с другой доносились пьяные выкрики, невнятный говор; кто-то еще пробовал затягивать песни, но вскоре обрывал их, ибо уж не оставалось на пение сил.
Гавриил прошел под окнами дома и очутился в саду. Сюда, знал он, старый Каспар Мённикхузен, желая угодить дочери, велел не пускать воинов. Это был садик Агнес, ухоженный, уютный. Тут так и веяло свежестью трав и ароматом цветов. Темными купами виделись в ночи розовые и жасминовые кусты. Пели свои вечные песни сверчки. Гавриил решил здесь переночевать. Он выбрал полянку между яблонями, поросшую мягкой травой, и растянулся на ней. Недели уж две, как стояла сушь, и поэтому сырость не чувствовалась на земле, а ночная прохлада была приятна, она дарила отдохновение после знойного дня.
«Завтра двинусь в путь, — думал он, засыпая. — Неразумно я поступил, вообще оставшись здесь».
Гавриил несколько лукавил, говоря себе, что он не понимает, зачем остался здесь. Агнес привлекала его, на нее он хотел еще разок взглянуть, на красоту ее дивную еще полюбоваться.
«Что мне было здесь нужно? — ругал он, однако, себя. — Неужто я действительно так неразумен, что стремился еще раз увидеть… эту заносчивую девицу? Или была у меня другая причина? Нет, по правде говоря, никакой другой причины у меня не было. Ведь не хотел же я стать мызным воином, грабителем добрых людей!»
Укорял он себя: несмотря на свои почтенные двадцать семь лет, все еще оставался легкомысленным человеком, отроком, что готов увязаться за первым привлекшим его внимание смазливым личиком. И легкомыслие это никак не вязалось ни с мужским достоинством его, ни с разумом взрослого, самостоятельного человека!..
Мысли его все вились вокруг красавицы Агнес, не отпускали: изумления достойно, что она выходит замуж за этого олуха, юнца Рисбитера; разве в нынешние грозные времена этот юнкер Ханс, у коего короток ум, шаткий тростник, по существу, сможет служить ей опорой?..
И опять ругал себя: ему-то до этого какое дело?
Тяжело ворочались мысли… Она юная баронесса, юнкер Ханс тоже барон, и по положению своему они вполне достойны друг друга.
«Пусть будут счастливы или несчастны — мне безразлично».
Но, увы, не было безразлично…
Сам не заметил Гавриил, как под мысли эти, под неуемное стрекотание сверчков уснул.