Во всякое другое время Гавриил ответил бы резко. Кровь и сейчас бросилась ему в голову, но он сдержался и ответил тихо, почти умоляюще:
— Вот, Иво, ты опять позволяешь себе надо мной насмехаться. Ты стал человеком известным и могущественным, а я скитаюсь по белому свету, и никто меня не знает… Это давний спор. И не теперь нам его решать. Я пришел к тебе, названый брат, не ради себя самого, мне от тебя ничего не нужно… Но будь милосерден к этой несчастной девушке — она тяжело ранена и может умереть, если не дать ей заботливого ухода.
Что-то тронуло жестокое сердце Иво — то ли искренность названого брата Гавриила, то ли смиренный, просительный тон, какого он никогда в жизни не слышал от этого человека, то ли вид бледной, прекрасной Агнес… Поэтому Иво смягчился. Он склонился над Агнес:
— Кто эта красивая девушка?
— Я не хотел бы говорить об этом при всех, — тихо ответил Гавриил.
Иво Шенкенберг удивленно вскинул брови:
— Тогда пойдем, брат, в шатер.
— Я не могу оставить больную, пока не увижу, что она хорошо устроена.
— Поднимите девушку, — приказал Иво, — и уложите ее на постель в моем шатре.
— В твоем шатре? — изменился в лице Гавриил, предчувствуя недоброе. — Почему в твоем шатре?
— А что такое? — обернулся к нему с недовольной гримасой Иво. — У меня здесь для больных лазарета нет. Кто погиб — тот погиб; кто ранен — лечится сам… И если девушку, которая убила моего человека, я принимаю в свой шатер, то это, согласись, большая милость с моей стороны. Исключительно потому, что ты мне названый брат…
Гавриил не нашелся, что на это ответить. Он вопросительно посмотрел на Агнес — та едва заметно ему кивнула. Оба ясно понимали, кто в этом лагере хозяин положения. Ни слова не говоря, Гавриил взялся за носилки.
Когда Агнес уложили на мягкую постель за занавесом-гобеленом, Иво приказал всем выйти вон и остался с Гавриилом в передней половине шатра. Он хотел переговорить с названым братом с глазу на глаз. Тяжело переживая случившуюся с Агнес беду, Гавриил рассказал, что произошло с ним и его спутницей после нападения русских на мызный лагерь в Куйметса. Но о тех событиях, которые он считал самыми важными для себя, он, конечно, умолчал.
Иво выслушал его с напряженным вниманием, потом, подумав с минуту, спросил шепотом:
— Ты, признайся, любовник этой рыцарской барышни? И как она?..
Глаза Гавриила сверкнули огнем, но он ответил холодно:
— Твоя шутка не остроумна, Иво Шенкенберг.
— У меня только один глаз, но он остер, — усмехнулся Иво. — К чему напрасно отпираться? Ведь мы старые друзья и названые братья, между нами тайн быть не должно.