— Так как же у него со здоровьем, у этого Рослякова?
— Со здоровьем у Рослякова хорошо, — ответил Костенко. — Правда, после женитьбы стало ухудшаться.
— Что, дрянь попалась?
— Нет. Она не дрянь. Просто он дурак.
— Так, становитесь сюда, поближе. А что же вы майку не сняли? Бросьте ее куда-нибудь, здесь пол чистый.
Сильные пальцы профессора Иванова властно ухватили Костенко за руки и придвинули к холодному экрану рентгеновского аппарата.
«Вот что значит беззащитность, — подумал Костенко. — А у Даля в словаре совсем не то написано».
— А где сейчас этот Росляков? Вместе с вами? Не дышите. Задержите воздух. Где он? А?
— Мне отвечать или воздух задерживать? — спросил Костенко, чувствуя, как в нем растет раздражение против этого громилы с перстнем.
— Отвечайте.
— Из милиции он ушел. Он теперь…
— Не дышите. Еще ближе ко мне. Не дергайтесь!
— Тут металл холодный.
— Согреется. Так где он?
— В адвокатуре.
— Повернитесь левым боком. Почему ушел? Покашляйте. Нет, активней. Здесь болит?
— Нет.
— Не врите!
— Рядом болит.
— А так?
— Так глаза на лоб лезут. Не жмите больше, а то заору.
— Ну и орите, все равно жать буду. Здесь?
— Нет.
— А если так?
— Болит.
— Здесь отдает или бьет в поддых?
— И бьет и отдает.
— Правым боком повернитесь.
— Рука не пускает.
— А вы поднимите руку. Кашляйте. Сильней. А теперь не дышите. Больно?
— Вы же велели не дышать.
— Вылезайте и одевайтесь. Лазарь, дайте мне сигарету, мои в плаще.
Костенко тихо спросил «старуху» Блюмину — лет тридцати, хорошенькую докторшу-рентгенолога:
— Что, швах мои дела?
— Кто это вам сказал? — Женщина засмеялась, не отрывая глаз от истории болезни, в которую она что-то записывала. — Дела у вас вполне приличные.
Одевшись, Костенко вышел в коридор. Профессор Иванов стоял возле окна и курил. Ларик что-то быстро говорил ему, но, услыхав скрип двери, обернулся и замолчал.
«Плохо дело», — решил Костенко, и сразу же на смену усталости пришло незнакомое ему доселе странное, несколько суетливое желание — узнать о себе и о своей болезни всю правду. То, что он серьезно болен, стало ему сейчас ясно до конца, и он вспомнил, как на днях еще шутливо говорил жене: «Рачок у меня, Машуля», — и совершенно не боялся этих своих слов, и вдруг теперь он ощутил страх, и сказал себе, что никакого рака у него не может быть, все это ерунда, просто какой-нибудь плеврит или воспаление печени, и он — отстраненно и холодно — засек этот внезапно возникший в себе страх, и отметил промелькнувшую мысль про «обычное» воспаление, и вспомнил, что серьезно больные люди интуитивно выстраивают заслон против правды.