— Правда, которую ты сказала сегодня по телефону, повлечет за собой новую ложь, — говорил Андрей. — Какая же это правда, если из нее вытекает ложь? Знаешь, правда тоже редко бывает чистой. У нее всегда есть свои цели, как и у лжи. Правдивые люди в своем чистом виде всегда выглядят как дураки, но они — исключение, хотя мне лично они подозрительны; человек, который говорит сразу правду, имеет на этот счет свои соображения. Но зачем тебе, чистой и хорошей девочке, вмешиваться в это? Почему нельзя любить просто, не доставляя никому хлопот и беспокойств? Почему я, взрослый человек, должен буду из-за твоей опрометчивости — назовем ее так — выслушивать все, что мне предстоит выслушать сегодня? И зачем обижать Веру — человека, который этого совершенно не заслуживает? Ложь во спасение — святая ложь. Но не хочешь лгать, никто тебя не заставляет: молчи. Все остальные грехи я беру на себя. И потом — если мы с тобой начнем ссориться, то кому же дружить? — Он обнял ее и поцеловал. — Твое благоразумие и трезвость — я никогда в них не сомневался. Ты меня любишь?
— Да. — Она прижалась к нему.
— Ну вот и хорошо.
— Если ты умрешь, на твоей могиле напишут: «Расстрелян за обаяние».
Как высоко они стояли!
Этот балкон, обдуваемый ветром справа, и слева, и снизу, от реки, и от высоты, был освещен заходящим солнцем, а пара, обнявшаяся на нем, представлялась издали, если ее могли видеть как некая идиллия, как что-то, что не бывает каждый день: кому в голову придет мысль днем целоваться на балконе при полном свете и так долго, что... А, впрочем, я только пишу, как это было тогда, не обобщая вовсе: мало ли что бывает!
Семья собралась в большой комнате, которая принадлежала покойной тете.
Квартира, судя по этой комнате, была огромна, и здесь жили не первый год, и во всем уже был свой определенный уклад большой интеллигентной семьи, которая разрасталась, конечно, принимая в себя новых членов, а все-таки осталась в своей основе прежней.
Человек двадцать, одетых по случаю похорон в темные костюмы и темные платья, стояли полукругом перед портретом покойной тети, а портрет был очень молодой, и девушка, изображенная на нем, хотя она и жила тогда в начале века, но своей прической, выражением лица, улыбкой и чем-то еще, чему трудно найти определение, была совершенно похожа на тех девушек, которых мы видим каждый день.
Люди стояли молча перед портретом, отдавая долг этой женщине, вспоминая в эти минуты о ней живой, о том, какая она была тогда и позже, и в последние годы, а если кто-то и думал о другом, то в этом не было большой беды, ибо был уже поздний час, и уже все вернулись с похорон, и должны были отправиться к столу, за которым происходит вначале поминовение усопшей, а потом уже просто ужин в память о той, кого нет за столом.