— Гм, я думаю, ты все еще не такой открытый, как этот твой сундучок,ответил Ульрих, — Вы действительно заключите сделку или нет?
— Не знаю. Даю тебе честное генштабское слово, до этого еще не дошло.
— А Лейнсдорф?
— Он, конечно, понятия не имеет об этом. Склонить на сторону Арнгейма его тоже нельзя. Я слышал; что он страшно зол на демонстрацию, которая была ведь еще при тебе. Он теперь настропален против немцев.
— Туцци? — спросил Ульрих, продолжая допрос.
— Вот уж последний, кому следует что-либо знать! Он сразу бы расстроил весь план. Мы все, конечно, хотим мира, но мы, военные, служим ему по-иному, чем бюрократы!
— А Диотима?
— Ну, знаешь! Это же совершенно мужское дело, о таких вещах она не может думать даже в перчатках! Я не решится бы обременять ее правдой. Я понимаю так, что и Арнгейм ничего не рассказывает ей об этом. Ведь он, знаешь, говорит очень много и превосходно, и для него, наверно, наслаждение
— разок о чем-нибудь умолчать. Это, по-моему, как выпить стаканчик горькой втихую!
— Ты знаешь, что ты стал прохвостом?! За твое здоровье! — Ульрих поднял свою рюмку.
— Нет, я не прохвост, — стал защищаться генерал. — Я участник министерского совещания. На совещании каждый выкладывает то, что ему нужно и что он считает правильным, и в конце из этого выходит что-то, чего никто полностью не хотел — самый что ни на есть результат. Не знаю, понимаешь ли ты меня, я не могу выразить это лучше.
— Конечно понимаю. Но с Диотимой вы ведете себя все-таки подло.
— Жаль если так, — сказал Штумм. — Но знаешь, палач — малый бесчестный, спорить тут не о чем. А владелец канатной фабрики, который только поставляет веревку тюрьмам, может быть членом Этического общества. Ты этого не учитываешь.
— Ты узнал это от Арнгейма?
— Возможно. Не помню. В наши дни дух становится таким сложным,пожаловался генерал честно.
— А чего ты хочешь от меня?
— Понимаешь, я думал, ты как-никак бывший офицер…
— Допустим. Но при чем тут «человек действия»? — спросил Ульрих обиженно.
— Человек действия? — удивленно повторил генерал.
— Ты ведь начал с того, что я не человек действия?!
— Ах, вот что. Это, конечно, тут ни при чем. Я просто начал с этого. То есть Арнгейм считает, что ты отнюдь не человек действия. Это он как-то сказал. Тебе нечего делать, считает он, и это наводит тебя на мысли. Или что-то подобное.
— То есть на бесполезные? На мысли, которые нельзя «перенести в сферы власти»? На мысли ради мыслей? Одним словом, на верные и независимые? Так? Или, может быть, на мысли «далекого от мира эстета»?
— Да, — дипломатично подтвердил Штумм фон Бордвер. — В этом роде.