― Дела, ― констатировал уже одевшийся Сергей, следя, как Клава ставила на стол миску с капустой, стаканы, хлеб, бутылку водки.
― Да ты того паренька знать должен. Пухой кличут.
― Как же. Холуй Семеныча. ― Сергей в догадке вскинул голову. Семеныч?
― Вряд ли. Я его у "Астории" обрубил, а сам на попутке добрался.
― Ну, а если его машина поблизости ждала?
― Все может быть, ― согласился Саша. Помолчали.
Хас-Булат удалой!
Бедна сакля твоя!
― раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.
Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненного волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной песне последнее свое человечье.
Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:
― Кто там?
Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.
― Клавдия, иди успокой его. ― Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: ― Батя ее там. Приехал сегодня с Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.
― Всего-то я бояться стал. ― Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.
― Руки тебе оторвать за этот мешок с рисом! ― коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.
― Прямо как ты, Саша, ― Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки залитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. ― Отнеси.
― А мне пить что-то расхотелось, ― признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом.
― Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшний день вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом ― оттуда. В милицию обратиться надо.
Саша поднял голову, криво усмехнулся.
― То-то и оно, ― продолжил Сергей. ― Замазался ты.
― Артура жалко, ― вдруг сказал Саша.
― Какого еще Артура? ― раздраженно удивился Сергей. ― Ты себя жалей, Сашок.
― Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха!
― Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? ― ядовито поинтересовался Сергей.
― Нет, Семеныча мне не жалко, ― рассеянно ответил Саша.
― Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь? Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой ― не перечесть. А жизнь одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!
― Ну, я пойду. ― Саша поднялся.
― Я провожу? ― предложил Сергей. ― У тебя заночевать могу.