― Где уголь берешь? ― про трофеи Саша будто и не слышал.
― На выезде, у бункеров. Паровозам крошка ни к чему, а мне как раз.
― И разрешают?
― Разрешают, Саша, разрешают. Допросил? Тогда я пойду.
Он взглянул на Сашу немигающими осторожными насмешливыми глазами. Старичок, как старичок. В стеганке, в жеванной полосатой рубашке, в штанах из чертовой кожи, заправленных в кирзу. Саша ответил пугающим (он это знал) взглядом не то сквозь, не то мимо ― и апатично зевнул. Но Семеныч не убоялся и, мягко улыбнувшись, еще раз предопределил свой уход вопросительно:
― Так я пошел?
Он ушел. Саша вздохнул жалобно и раскрыл "Водителей фрегатов". С гравюры на него грозно, совсем как тот путейский часовой, смотрел неистовый искатель Джеймс Кук.
― А ты убивал? ― жестоко спросил Сергей.
― Что ты орешь? Приходилось, конечно. На то война. ― Саша потянулся к шикарной пачке "Герцеговины Флор", достал длинную папиросу. За обильным и даже изысканным столом ― ветчина, икра, рыба, колбасы ― сидели Саша, Сергей, Петро, совсем пьяненький Миша и внимательный Алик. Допущенный в мир воинов, он хотел знать все, что было там.
― Три с лишним года ты убивал. И научился это делать. Теперь твоя основная профессия ― убивать. До войны что у тебя было? Семь классов? Ремеслуха?
― Я вечернюю десятилетку закончил, ― обиженно похвалился Саша.
― Все начато, ничего не кончено и уже все забыто, ― настырно вещал Сергей. ― Значит, новую жизнь начинать от печки. А годиков тебе много...
― Ему всего двадцать два года, ― встрянул в разговор Алик.
― Военные один за пять идут, мальчик. И выходит, что ему сильно за тридцать. И запросы офицерские. От пачки, что вчера была, после коммерческого магазина много ли осталось?
― По аттестату выкупить, ― признался Саша.
― Во! А в пачке той ― полугодовое капитанское жалованье, которого скоро у тебя не будет. Ты не кадровый. Долечат руку и быстренько демобилизуют. По-хорошему бы ― пенсию тебе надо, потому что жизнь свою ты прожил и работу до конца исполнил ― на войне.
― Война ― не жизнь, ― горько возразил Саша.
― Это сейчас по горячке тебе так кажется. Пройдет время, будешь ее вспоминать, как единственное, что было.
― Правда твоя, Серега, ― вставил наконец слово Петро. ― Я второй год на гражданке, а так тоскую! Что я без тех своих ребят? Перекупщик, спекулянт!
― Вот твоя судьба, Саша! ― Сергей безжалостно указал на Петра.
Алик вдруг представил Сашу в руках Инвалидного рынка, полупьяного, развязно зазывающего покупателей к мешку гнилых семечек, и, не скрывая гневной ярости, решительно встал.