Голос матери Джахана звенел, как натянутая стрела. Казалось, еще немного, и из ее глаз хлынут слезы обиды.
— Вы лукавите, когда отрицаете свою вину, — падишах поморщился, словно увидел плохую игру актера на театральных подмостках, — и я не могу понять, откуда у вас столько сил и энергии на все эти интриги? Не мог понять до вчерашнего вечера. Теперь мне все ясно.
Валиде склонила голову набок и удивленно приподняла брови.
— И что же ты понял? — с ухмылкой спросила она, отведя глаза в сторону и начав рассматривать убранство шахской террасы, словно дела, о которых шла речь, ее и вовсе не касались.
— Вместо того, чтобы отталкивать от себя мою любимицу, вы должны быть благодарны ей, — сказал Джахан, разделяя слова, на что лицо валиде лишь сильнее скривилось в ухмылке, — Рамаль любит вас и желает вам добра. Она открыла мне глаза на источник вашей печали и, как следствие, чрезмерного усердия в вопросах моей личной жизни.
Женщина украдкой бросила на меня испепеляющий взгляд, заставив припечататься спиной к балюстраде.
— Валиде, — ласково произнес Джахан, сменив тон, — все наши беды от любви. А ваши — от ее отсутствия. Я знаю о ваших чаяниях и надеждах и готов исполнить их. Все для того, чтобы вы, моя прекрасная и величественная мать, смогли обрести свое счастье!
— О чем ты толкуешь, Джахан? — с плохо скрываемым испугом в голосе воскликнула женщина.
— Не беспокойтесь, матушка, я уже все решил! — падишах прошел к дивану, сел на него и жестом пригласил ее присоединиться. Она недоверчиво посмотрела на него, но приглашение приняла.
Не обращая на меня никакого внимания, точно я была мебелью или предметом обстановки, она, выпрямив изящную спину, повернулась лицом к сыну.
— Сын мой, объясни наконец, что ты задумал? Я теряюсь в догадках!
Джахан улыбнулся и накрыл ее руки своими ладонями.
— Я знаю о той глубокой скорби, в которой вы пребывали после смерти моего отца и вашего любимого мужа падишаха Исмаила. Но также я знаю о том, что вы еще молоды и полны сил и в вашем сердце еще есть место для любви.
— Джахан, к чему ты клонишь?
Валиде откровенно начинала нервничать. Это было заметно невооруженным взглядом. Ее щеки покраснели, а грудь стала вздыматься в такт учащенному дыханию.
— Я знаю, что никто и никогда не займет в вашем сердце место моего благословенного отца, да простит Аллах ему грехи, но также я знаю, что вы должны продолжать жить и радоваться жизни.
Валиде вскочила с дивана как ужаленная. Она с ужасом посмотрела сначала на меня, а затем на сына, догадавшись наконец, к чему ведет этот разговор.