Лорд Бэрли страдал подагрой; непонятно, откуда могла взяться эта болезнь у такого воздержанного человека, как он. Он холил с палкой, на его правой ноге был накручен толстый ком бинтов, его волосы и борода стали совсем белыми и он ещё сильнее, чем раньше, сутулился. Он совсем одряхлел, и ему было тем более трудно выполнять свои обязанности, что королева по-прежнему работала, не зная устали, и не давала ни минуты передышки своим советникам.
День клонился к вечеру, когда первый министр приковылял в покои королевы; паж пробудил его от усталой дремоты, в которую он погрузился, посчитав, что она отправилась охотиться.
С королевой был Лестер; по её указанию он уступил свой стул Бэрли.
— Я знаю, что вы отдыхали, — сказала она, — но когда я выходила из дворца, милорд Лестер принёс мне интересные новости. Мне нужен ваш совет, Бэрли. Садитесь и устройте вашу ногу поудобнее.
Лестер развернулся к нему.
— Сегодня утром Уолсингем сообщил мне, что он арестовал моего старого протеже Эдмунда Кемпиона, — сказал Лестер.
Бэрли кивнул.
— Он скрывался в Беркшире, — заметил он. — Мы знали, что он в Англии; прошлым летом он прибыл сюда вместе с двумя другими иезуитами, и Уолсингем был уверен, что он объявится в окрестностях Оксфорда. В тех местах много папистов, но на севере их больше — поэтому на его поимку потребовалось столько времени. Это большая удача, ваше величество. — Бэрли развернулся к Елизавете. — То, что Кемпион переметнулся на сторону Рима, само по себе уже плохо; вернувшись сюда в качестве иезуитского миссионера, он за последние двенадцать месяцев принёс папистам больше пользы, чем все остальные священники-ренегаты вместе взятые.
— Я хорошо его помню, — сказала Елизавета, нахмурившись. В первые годы своего правления она посетила Оксфордский университет, и с приветственной речью к ней тогда обратился молодой студент; его эрудиция и острота ума произвели на неё такое глубокое впечатление, что она порекомендовала его Лестеру. Этот юноша отличался весёлым нравом, честолюбием и бойким языком; внимание великих мира сего, очевидно, вскружило ему голову. Впереди его ждало блестящее будущее; уже тогда он прославился своими успехами на учёном поприще — реформистская церковь много лет не получала в своё распоряжение человека, наделённого таким могучим интеллектом. Одно время он был в фаворе при дворе, и ему прочили возведение в высший церковный сан. Меньше всего от него ожидали, что он откажется от блестящей карьеры и перейдёт в римскую веру, которая в Англии была вне закона.