Елизавета пренебрегала самыми общепринятыми нормами поведения, которые должна соблюдать любая дорожащая своим добрым именем незамужняя женщина, и проводила целые часы, запёршись наедине с Робертом Дадли. Невероятно, но факт: как доносили соглядатаи Сесила, которые подглядывали за ними через дверные щели и дырочки в гобеленах, невероятные вольности, которые лорд Дадли позволял себе с королевой, в последний момент всегда пресекались. Елизавета по-прежнему сохраняла свою девственность, чего нельзя было сказать о её стыдливости, однако связь с Дадли губила её репутацию.
Когда Сесил упрекнул её в этом, она напрямик велела ему не совать нос не в свои дела; хотя он старался подбирать слова с чрезвычайной осторожностью и указывал прежде всего на вред, который наносит её доброму имени то, что он тактично именовал пренебрежением условностями. Он также намекнул, что сплетни, связывающие её имя с подданным, могут оскорбить многочисленных иностранных искателей её руки, тем более что этот подданный — человек не слишком благородного происхождения и уже женат.
В ответ Елизавета рассмеялась своему секретарю в лицо и заявила, что подданный, о котором идёт речь, для неё дороже мнения принцев, которых она в глаза не видела, и что если она может не обращать внимания на пересуды и кривотолки, то её секретарь и подавно. Дадли не стал её любовником. Сесил чуть было не ответил, что он не так уж далёк от этого, однако она сменила тему.
Впрочем, это было ещё полбеды. Поведение королевы шокировало Сесила, педантичный ум которого расценивал его как нелогичное и порочное, однако он жил в постоянном ужасе, что нескромное поведение королевы по ночам приведёт к тому, что этот негодяй либо подчинит её себе, либо женится на ней — именно это он, очевидно, и замышлял.
Кульминация в развитии событий наступила, когда Дадли отправился в Кумнор, ни от кого не тая, что его цель — получить у жены согласие на развод. Вернувшись, он увиливал от ответа на вопрос о том, чем кончилась его поездка, заявляя, что его жена больна и пока что он не смог поговорить с ней на эту тему. Сесил, как и все, кто знал подоплёку происходящего, предположил, что ему было отказано, и тут из уст в уста начал передаваться самый страшный из всех слухов: королева и Дадли якобы замышляют умертвить леди Дадли — то ли отравить, то ли подослать к ней убийцу. Об этом писали в своих донесениях все без исключения иностранные послы; напряжение вокруг королевского двора всё возрастало, и неумолимо приближался взрыв, который должен был сбросить Елизавету с трона. В глубине души Сесил рвал и метал, видя, что у его идола так скоро обнаружились ноги из самой что ни на есть обыкновенной глины. Он считал, что Елизавета выше обычных женских слабостей, что присущие её полу плотские искушения и эмоциональная неустойчивость ей чужды. Он видел её в Зале совета — умную, бесстрастную, дальновидную — и не мог себе представить, что она замышляет убийство простой захолустной помещицы, чтобы уложить к себе в постель своекорыстного подлеца и сделать его королём Англии.