Виноградов у большевиков в большой чести. Всей губернией заворачивает. Газеты — чуть какая пикнет против Советов — мигом прикроет. Городскую думу разогнал. Отправил в Москву пленных сербов, которые через Архангельск пытались выехать домой.
Ладно, с сербами дело такое — лишние рты. К тому же, сербы самочинно захватили солдатские казармы, вели себя вызывающе, будто и не пленные, и что-то не торопились по домам.
Я покосился: скуластое лицо, жидкие усы, остро поблескивающие очки, мятая шляпа… Тоже мне вояка! И опустил взгляд. Другое вспомнилось лицо, кортик… Кортик — мечта моя пламенная!
Дверь каюты была открыта. Лязгнули приклады, загромыхали сапоги: мимо под конвоем провели солдат в желто-зеленых шинелях.
— Британцы! Дали гадам бой… — Виноградов суженными глазами проводил их. — Обнаглели, лезут слепо.
«Ну да, лезут! — горько подумал я. — С продовольствием в трюмах… Все бы так лезли!»
Английские транспорты, стоящие на рейде, внушали горожанам надежду на скорое избавление от голода: ужо поладят новые власти с Англией, появятся на смену овсу белые калачи. Просят англичане за продовольствие сущий пустяк — оружие, которое они поставляли для русской армии.
А чего? Отдать! На пирсах этого добра навалом…
— Ты о том, что здесь видел, помалкивай, — предупредил Виноградов. — Ну бывай, авось встретимся!
Меня передернуло. Уволь, пожалуйста: на улице увижу, на другую сторону перебегу!
Макар, эх, Макар, на которого все шишки валятся, что ты натворил, убить мало!
Угробил карбас, этот убыток не высчитать, не измерить. У большой воды живем, и у кого нет лодок, те все равно что без ног. Дрова брали мы с воды, перенимая плывущие по реке бревна. Прорва дров уходит, ведь мама-то прачка. Козу хотели завести, так косить сено опять же пришлось бы ездить на карбасе. А дичь? А рыба? Круглый год рыба на столе, а сколько я корзин с камбалой, щуками, лещами на Поморский рынок перетаскал — и все карбас, карбас!
Не ел, не спал, забравшись на чердак. Поднял за собой лестницу — и мама звала, и старшая сестра Агния — не отзывался. Паслись, вызванивая колокольцами, козы на выгоне, горланил соседский петух. Бежать… Одно остается — бежать от стыда подальше!
Ничтожество я, больше ничего. Пустое место.
Лестницу я не спускал: выпрыгнул — и все.
Ноги отбил. А, чем хуже, тем лучше! Поплелся, прихрамывая. Знакомая дорожка — к улице Пермской, к мосту в Соломбалу через Кузнечиху-реку. Очень знакомая дорожка, будь она проклята!
Напротив каменной громады флотского полуэкипажа постоял. Не шли ноги, заплетались.