-- Ну что, голуби, с какой статьей пожаловали?
Братья затрясли подбородками:
-- Мы сами, добровольно.
-- Ты лапшу на уши не вешай, - кивнул я Ваське. -- За что упекли?
-- Отец сказок твоих наслушался, испугался, на дальний покос спроваживать начал, что б отсиделись. А там трава в пояс. Лучше воевать, кулаками оно сподручней махать, нежели косой.
-- Ага, -- встрял Ванька. -- Истинный крест. Прибежали в штрафную сотню записаться, а нас в темницу.
Я им поверил. Физические развитие братьев опережало умственное на многие световые годы. От здоровой крестьянской работы еще никто не умирал, но Ванька с Васькой предпочитали не рисковать.
Злорадство плохое чувство, но все мы люди и больше радуемся чужому горю, чем собственному счастью. Каюсь -- грешен. Как тут можно сдержаться. Вспомнился Жгут с его рассказами, и меня понесло:
-- Слушайте в оба уха, дважды повторять не буду. В этой "хате" я Пахан.
-- Эт че, новый вид пацифистов? -- Не понял Васька.
-- Нет! -- Рявкнул я. -- Это тот, кто из таких как вы делает пацифистов. Усекли?
Братья попятились назад.
-- А мы че, мы не че! Пахан, так Пахан. -- Запыхтел Васька.
-- Если кому челюсть свернуть, иль морду разукрасить, так сделаем, только намекни. -- Согласился Ванька.
-- А мы кто? -- Толкнул меня в бок Евсей. И только тут я заметил, что они с Федором, разинув рты, ловят каждое слово.
-- Вы... -- растерялся я. -- Вы... мои кореша, -- выдала память нужный термин. -- Ты Евсей, будешь Фраером, а ты, Федька - Подельником.
-- Ух, ты -- Подельник!
-- Не, а Фраер-то, Фраер! -- Неизвестно чему радовался Евсей.
-- Слышь, Пахан, -- подал голос Ванька, -- ты и нас как-нибудь обласкай.
Еле сдерживая смех, я обвел притихшую компанию взглядом. Сюда бы Жгута, кот в бочке с молоком не испытал бы такого счастья. У меня и в мыслях не было насаждать этой публике криминальные нравы своего мира, к чему сей печальный опыт в этой деревенской благодати. Но любое, даже самое краткосрочное заточение, навевает скуку и чтоб хоть как-то развеяться, я начал "блатную" проповедь, в собственной редакции. Ей-богу ни один пастырь не имел такой благодарной аудитории.
Когда через два часа заскрипел засов, арестанты встретили Кузьмича презрительным молчанием. Лишь Федька не выдержал:
-- Смотрикась, Кум пожаловал.
-- Чего мелешь, какой я тебе кум, -- вспылил надзиратель. -- На воле нос воротишь, а как в тюрягу угодил, в родственники набиваешься.
-- Больно надо, -- гордо ответил Подельник. -- Тамбовский волк тебе родня!