Мне снился чудный сон: родная коммунальная квартира в серой пятиэтажке, кружка холодного пива с шапкой пены, шум спускаемой воды в унитазе и грызня вечно недовольных соседей.
Я улыбаюсь во сне, но сонное счастье длится не долго. Неясный шорох прогоняет видения прошлой жизни. Я понимаю -- в эту ночь их уже бесполезно искать. Кто-то настойчиво трясет меня за плечо. Я пытаюсь перевернуться на другой бок, но к тряске добавляется противный гнусавый голос, умоляющий проснуться. Приходиться разлепить веки. У изголовья тощенький мужичок, на покусанном оспой лице заискивающая улыбка.
-- Господин Пахан, извольте проснуться, стрельцы по вашу душу прибыли.
Я стряхиваю прилипшую ко лбу соломинку, сладко зеваю и лишь после того, как вывихнутая челюсть встает на место, интересуюсь:
-- Зачем?
-- Не ведаю, барин, -- лепечет мужик, отвешивая поклон.
-- Ступай, -- киваю я, -- скажи, сейчас буду.
Мозг после сна включается в работу с неохотой. Я тянусь до хруста в позвоночнике и по шаткой лестнице лезу с сеновала на грешную землю. После чердачных сумерек солнечный свет режет глаза.
У ворот два стрельца при полном параде: в руках бердыши, на боку сабли кривые, у одного поверх красного кафтана белая берендейка через левое плечо перекинута. Смотрят сурово, недобро, из-под бархатных шапок с меховым околышем на широкие лбы струйки пота сбегают. Делаю пару шагов навстречу. Спрашиваю:
-- Чего надо?
-- Велено на суд княжеский доставить, -- отвечает стрелец с берендейкой.
Сон с меня, как пух с одуванчика слетает. Голова становится ясной, а мысли тяжелыми и тревожными.
Как и полагается в таких случаях -- возмутился:
-- За какие такие грехи?!
Брови стрельца дрогнули, взметнулись вверх, под шапку. Такое чувство -- будто не я задал вопрос, а зажатый в его руке бердыш без разрешения заговорил. Служивый одарил меня взглядом, каким вдова усопшего мужа в последний путь провожает и, не скрывая удивления, сказал:
-- Известно за какие, тебя Паханом кличут?
-- Меня.
-- Стража донесла -- керосин тайно провозил.
-- И чего теперь? -- Напрягся я.
-- За полтора литра, -- подал голос второй стрелец, -- штраф положен, рубликов пять, не меньше.
Я мысленно перекрестился: пять рублей ни пять лет. Перекрестился и почувствовал, как волосы подмышками шевелятся. Въехать-то в город -- мы въехали, а как выезжать будем? Вдруг снова досмотр. Если за полтора литра пол червонца, сколько же за баул Льва Соломоновича насчитают? Всю жизнь на Пиримидона бесплатно ишачить придется.