-- Нинель Абрамовна, -- заюлил князь, -- к чему вам лишние траты, да и не сподручно господину Пахану на побегушках бегать, он есть персона дипломатическая и напрочь на всякие холопские дела непригодный.
-- Дипломат, стало быть. Любопытно. -- Пиримидоновская теща трижды обошла вокруг меня, изучая со всех сторон, как кошка пойманную мышь перед употреблением. -- Любопытно, -- повторила она во второй раз, облизывая сухие растрескавшиеся губы. -- И чего там новенького в Европах? А то прибываем здесь, как в тюрьме, света белого не видим. В этом годе еще ни разу в Парижу не были.
-- А кто дважды на курорт ездил? -- Вскипел князь. -- Кто на море отдыхал? Негра полюбовника для меня, что ли, из Африки выписали!
-- Гляди-ка, разошелся! Распетушился перед дипломатом! -- Подбоченилась Нинель Абрамовна. -- Ну и что с того, что мой Джим черный? Могу я себе хоть раз в жизни каприз дамский позволить?
-- Мама, в вашем возрасти пора не о капризах, а о Господе Боге думать, -- ляпнул, не подумав, князь. Прикусил язык, но поздно, слово не воробей.
С тещей приключился удар. Она схватилась за дряблую грудь и без чувств рухнула на пол. Через мгновение рядом с ней приземлился князь. У моих ног образовалось два бездыханных тела. Я не знал что делать, впору самому присоединиться к этой душевной компании, да жаль, не успел. По паркету зацокали каблучки, в светлицу впорхнуло милейшие белокурое создание с фигурой Винеры.
-- Стража! Схватить душегуба! -- Разнесся по коридорам девичий визг.
Когда трое стрельцов повисло на моей спине, я понял, кого именно имела в виду княжеская супруга.
На мое счастье Нинель Абрамовна быстро совладала с собой, приоткрыв один глаз, она прошипела посиневшими губами:
-- Оставьте его ироды. То ж посол заморский, чего про нас в Парижу подумают.
-- Ох, маменька, вы живы! -- Прослезилась заботливая дочь, носок ее атласной туфли ткнулся в бок князя. -- Вставай, хватит лодыря гонять. Прикажи лошадей запрячь, мы с мамам на базар ехать желаем.
Веки князя дрогнули, на секунду разлепились, он подмигнул мне и опять претворился трупом. Попытки привести Пиримидона в чувство оказались безрезультатны.
-- Пойдем, доченька, -- проворчала разобиженная теща. Кокетливо поправила измятое платье. Старческий рот оскалился в приторной гадко-сладко-стервозной улыбке, а подведенные сажей глаза уставились на меня. -- Не желаете с нами, господин посол? Во всем княжестве кроме меня да дочки ни одного приличного человека, словом перемолвиться не с кем.
-- От чего ж не согласится, -- ответил я, сгорая от желания покинуть княжеский двор.