Я перешла на другую сторону улицы и, делая вид, что гуляю, медленно двинулась вперед в поисках нужного номера дома. Делать вид особенно было не перед кем. Нельзя сказать, что улица была пустынной, но те редкие прохожие, которые попадались мне навстречу, были заняты собой или друг другом, если это были парочки, и им не было до меня никакого дела.
Когда передо мной оказался дом номер 65, я присвистнула. «Ничего себе буржуинство!» — чуть было не воскликнула я вслух. За витиеватой чугунной оградой возвышался старинный двухэтажный особняк в окружении кустов самшита, аккуратно подстриженных в соответствии с законами французского паркового дизайна. Света в окнах не было, поэтому и дом, и прилегающий к нему участок были погружены во тьму.
Я остановилась у решетки, нагнулась и стала перевязывать шнурок на кроссовке, оглядываясь по сторонам. Улица была пуста. Я быстро выпрямилась и протиснулась между прутьями. «Никогда больше не буду переживать из-за своей французской груди», — подумала я, спрыгивая по ту сторону ограды.
Прячась в тени кустарника, я осторожно пробиралась к дому. Гравий, которым были посыпаны дорожки, на каждый шаг отзывался глухим хрустом. Время от времени я останавливалась, оглядывалась, но вокруг по-прежнему было тихо и спокойно. Тихо и спокойно было и в доме, когда я заглянула в окно. Обходя дом, я внезапно обнаружила, что одно из французских окон чуть приоткрыто. «Такой подарок могли сделать только непрошеные гости», — пронеслось у меня в голове. Но то самое отсутствие сомнений на пути к цели не дало этой мысли развиться, и я, приоткрыв пошире створку, вошла в дом и спряталась за тяжелой портьерой. Плотно занавешенные окна не пропускали даже лунный свет, поэтому разглядеть что-либо, высунувшись из-за тяжелой ткани, мне не удалось. Однако тишина, царившая в доме, обнадеживала, и я решительно покинула укрытие. Сделав два шага, я споткнулась о какой-то предмет, лежащий на полу, и чуть было не упала. «Слоновой походкой ты вышла из мая…» — пропела я про себя. Придется включить фонарик, без луча света в этом темном царстве, видимо, не обойтись.
Луч света высветил валявшиеся на полу стулья — об один из них я и споткнулась, открытые дверцы шкафов и сваленное в беспорядке на пол содержимое полок. «Картина Репина «Приплыли», — констатировала я. — Вечер перестает быть томным». Однако ни известная своей безысходностью картина Репина, ни испорченный вечер не могли уже остановить меня в экскурсии по Мамаевым местам. Переходя из комнаты в комнату, я везде натыкалась на дело рук того самого Мамая, который смел на своем пути все, безжалостно разбивая и уродуя произведения искусства, которыми изобиловал дом. Но больше всего досталось кабинету. То, что это кабинет, я поняла по массивному письменному столу с резными ножками. Здесь искали с особенной тщательностью, о чем свидетельствовали вспоротая обивка дивана и кресла, изувеченные корешки книг и осколки статуэток, украшавших интерьер.