Ширяев улыбнулся шире.
— Он сидел здесь, в Воркутлаге, девять лет.
Афанасий невольно покачал головой.
— Как судьба распоряжается людьми.
— Вы обо мне или об отце?
— О тебе.
Капитан поморгал, улыбка его полиняла.
— Меня бабки да дедки по маминой линии воспитывали, она из здешних мест, работала в зоне, вышла за отца… Я вырос здесь, потом переехал в Екатеринбург, учился в лицее, в радиоинституте, там военная кафедра, я ушёл служить, работал в Калининградском метеоцентре.
— Шалва, — послышался голос Ривкина.
— Иду, — поднялся Ширяев. — Всё путём, командир, мне на судьбу грех жаловаться, но ты должен знать, с кем службу мотаешь.
— Что с отцом? Выпустили?
— Похоронили здесь, на зоне, убийц на воле не хоронили. Сорок шесть лет мужику было, а сел за то, что вступился за девушку и зарезал двоих отморозков. Но он тоже не сам выбирал свою судьбу.
— Он классный инженер, — посмотрел вслед капитану Олег. — Лучший оператор «Тополей», потому его и включили в состав группы.
— Какое отношение он имеет к диагностике ионосферы?
— А он и не должен заниматься ионосферой, его епархия — установка с излучателем, а тут ему равных мало.
— Товарищ майор, — высунулся из пилотской кабины командир самолёта, — заправились, можем взлетать.
— Поехали, — встрепенулся Афанасий. — Идём к морю Лаптевых, потом к границе льдов.
— Часа три лететь.
— Вам и штурвал в руки, а мы будем стирать грань.
— Какую грань? — не понял лётчик.
— Между умственным и физическим бездельем.
Лётчик улыбнулся, исчез.
Самолёт заворчал двигателями.
Проснулся Дохлый, разлепил глаза.
— Прилетели?
— Сон плохой приснился? — участливо спросил сержант Бугаев.
— Ничего не снилось. — Марин осоловело посмотрел в иллюминатор. — Где это мы?
— Воркута.
— А-а… — Сержант устроился в кресле поудобней и снова закрыл глаза. Спать он мог сутками.
Взлетели, повернули на северо-восток.
Самолёт через иллюминаторы слева пронзили густые потоки оранжевого света солнца, облизывающего северо-западный горизонт.
В городах срединной России наступил вечер, но здесь, за Полярным кругом, по-прежнему царил день, подаренный человеку природой, хотя он — человек — так и не научился ценить такие подарки.
С этой мыслью Афанасий уснул. Пока самолёт добирался до цели, он мог позволить себе отдыхать, руководить было некем и нечем, а ценить отдых, какой бы ни выпадала минута, он научился давно.
Момент истины наступил в одиннадцать часов вечера по московскому времени, когда самолёт углубился в воздушное пространство над морем Лаптевых.
— Приближаемся к пункту назначения, — доложил пилот.
Афанасий прилип к иллюминатору, но самолёт летел на высоте восьми километров, и он увидел лишь сгустившуюся туманную дымку и слой облаков под самолётом. Слой не был сплошным, и в разрывы между облаками была видна свинцово-серая поверхность моря, вовсе не напоминавшая водный бассейн.