— А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?
— В раннем детстве — да. Жалела мать больше, чем себя. Но все это было в далеком прошлом. Я даже не вспоминала о нем, тем более в нашей акции…
— Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул ее и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы — и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моем сне, лишь в других фантастических связках.
В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль ее. Строгий рациональный мир ее не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней еще большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу все до конца.
— Ты сказал о мечте, что кто-то вынул ее из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?
— Нет. Я именно это имел в виду: извлек из твоего подсознания.
— Кто?
Я решил начать издали.
— А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом все исчезло, и заговорили мы.
— Во сне?
— Нет. В искусственно моделированных ситуациях.
— Слишком туманно. Кто же модельер?
— Разум.
— Наш?
— Нет.
Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон — это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мертвых, как всякое кристаллически твердое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы все объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкрепленную авторитетом науки, для которой главное — факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.
И Этта не поверила.
— У тебя слишком пылкое воображение, Берни. Где ты нашел следы жизни?
— Я искал не следы жизни, а следы разума. И я их нашел.
— В цветных волнах, пятнах, искрах и брызгах? Бред?
— Может быть, — уступил я. — Мне так показалось.
Она вынула из кармана несколько камешков и бросила их на деревянный стол. Они звякнули, как любые камни, только обычно тусклая алмазная поверхность их в свете настольной лампы засверкала бриллиантовой ограненностью. А что, если их огранить специально?