Она принялась его щекотать. Митя немножко поойкал, похихикал и говорит:
— Лубашечку. Митюсе холёдно.
Зазяб нагишом стоять, как она не понимает!
— Ой, бедненький! В пупырышках весь! Задери рученьки.
Делать нечего — поднял. Сам залился краской.
А она и не смотрит, то есть смотрит, но в сторону. И опять замерла.
— Надобно вот что. Возьму с ним тон по суше, поцеремонней. Он и увидит, что ошибся, что я не доступная какая-нибудь. Правильно, золотце?
Ну что с ней будешь делать, если она русских слов не понимает!
Митя захныкал.
* * *
Потом сидели в салоне, с сервированным кофеем, ждали Данилу. Митя, собой нарядный, чистенький, на правах малютки кушал уже третье пирожное. Павлина, переодевшаяся во всё розовое, ни к чему не притрагивалась.
— Не зря ли я платье сменила? — спросила она во второй раз. — Говорят, розовый мне к лицу, но не ярко ли? Ведь вечер скоро.
— Класавица, — уверил ее Митридат, и нисколечко не соврал.
Вошел Фондорин, узрел Хавронскую — и застыл. Тут она сразу успокоилась, поняла по его лицу, что хороша. Церемонно указала на самое дальнее от себя кресло:
— Садитесь, сударь. Там вам будет удобнее. Ну вот, теперь вы вновь стали похожи на почтенного человека.
Данилу и в самом деле было не узнать. Он мало что помылся, побрился, начесал тупей, но еще и оделся щеголем: черный с серебряным шитьем камзол, шелковые кюлоты, палевые чулки.
— Ничего скромнее в гардеробе мне обнаружить не удалось, — со смущенной улыбкой сказал он. — Должно быть, ваш дядюшка записной франт.
Сел не туда, куда приглашали, а рядом с Павлиной и сразу взял ее за руку. Видно, не заметил перемены в поведении графини.
— Милая Павлина Аникитишна! Вот теперь, вернувшись в ряды цивилизованного человечества, я могу приветствовать вас со всей душевной горячностью, не страшась внушить вам отвращение грязью и смрадом. Прежде всего позвольте облобызать вашу славную ручку!
Хавронская бросила на Митю взгляд, исполненный отчаяния: вот видишь, я была права!
Руку выдернула, убрала за спину.
— Я нахожу обыкновение целовать даме руку глупым и непристойным, — строго молвила она. — А вам вертопрашество тем более не к лицу и не по летам.
Он сконфуженно пробормотал:
— Да-да, я и сам считаю, что целование рук…
— Как вы находите Москву? — со сдержанной улыбкой осведомилась Павлина. — Много ли сей Вавилон переменился за время вашего отсутствия? По мне, Москва более похожа даже не на Вавилон, а на некое чудище вроде Гоббсова Левиафана. Вы читали?
— Да, — медленно ответил Фондорин, растерянно моргая. — Но я, признаться, не сторонник Гоббсовых аллегорий.