— Признаюсь, пан командир, — выдавил из себя Хенке.
— Вы меня удивляете, Хенке. Занимаетесь контрабандой уже пятьдесят лет! Когда-то это был сахарин, камешки для зажигалок, после войны сигареты, чулки, а теперь вот это? У нас в документах есть упоминание о вас еще со времен первой республики. Тогда вы ни таможне, ни жандармам ни в чем не признались. Почему вдруг сейчас стали таким покладистым?
— Я уже старый человек, да и нервы не те, что раньше.
— Да нет, Хенке. Вы признаетесь в частностях, чтобы мы поверили, когда будете лгать дальше. Но нас не обманете. Вы чего-то боитесь?
Хепке упорно молчал. Его взгляд на мгновение задержался на Ярде. Капитан Гавран наклонился к нему:
— Пан Хенке, вы признались в контрабанде, и я должен предупредить, что вас ожидает довольно строгое наказание. Единственная возможность облегчить свою участь — чистосердечное признание. Скажите мне, давно вы живете в Тифенбахе?
— С рождения, — ответил Хенке настороженно.
— Естественно, знаете окрестности как свои пять пальцев. Вы говорили Сынеку о почтовой телефонной линии из Тифенбаха в Седловице. Кто кроме вас о ней еще знал?
Хенке задумался.
— Здесь, наверное, никто, а у нас в Тифенбахе все старожилы.
— Сколько их?
— Собственно говоря, только трое.
— Кто из них ездит в Чехословакию?
— Только я.
— Другой конец кабеля выходит на поверхность за рекой у лесной сторожки. Кто там живет?
— Это уже давно не сторожка. Купил ее после войны некий Брюкнер, бывший перебежчик с западного фронта. Вернулся с американской армией и получил пенсию как инвалид войны. Сдает комнаты приезжающим подышать свежим воздухом.
— Кто к нему ездит?
— Все время одни венпы. Летом, зимой, в течение всего года. В деревню не ходит, для этого он чересчур аристократ.
— Что из себя представляет этот Брюкнер?
— Как вам сказать? Поздоровается, скажет два слова и идет дальше. Я с ним, собственно, разговаривал только тогда, когда мы с соседом делали ему новый забор.
— Вспомните, когда это было.
— Спустя три года после войны, тогда был большой дефицит с древесиной. Брюкнер пришел ко мне и попросил продать несколько деревьев. Я тогда работал в лесу. Вы сами знаете, даже через три года после войны можно было найти в лесу покореженные стволы деревьев, и лесники были рады избавиться от них из-за короеда. Валить их никто не хотел. Они нашпигованы осколками, и нужно было беспрерывно точить пилу. Я сказал ему, что жерди из сушняка сделаю, но он хотел иметь пиломатериалы. Дал мне задаток. Я договорился с лесником и подготовил древесину. Только на лесопилку у меня лес не взяли — опять из-за осколков. Поэтому я пилил доски на своей циркулярке. Распилить удалось, но намучился с этими бревнами и запорол при этом три диска. Брюкнер мне, однако, нашел новые, шведские, одним еще до сих пор пилю. Потом мы ставили забор. Столбы он привез из Вены. Вкопали мы их в землю, забетонировали, прикрепили перекладины, набили на них доски и промазали их отработанным маслом. Заплатил он нам хорошо, но за все время, что мы у него работали, не пригласил даже на веранду. Такой барин. Забор высотой более двух метров с колючей проволокой наверху, железные ворота, ни одной щелочки, — наверное, чтобы зайцы не подглядывали. Позднее мы еще расширяли ворота в бывшее стойло. Теперь там гараж на три машины. Доделали ворота, а на следующий день я должен был врезать замки, но в сад попасть не мог. Брюкнер привез двух догов, каждый с теленка. Вынужден был за мной прийти к воротам и обратно проводить, иначе эти бестии меня бы разорвали.