Жила сделал многозначительную паузу. Нэрис, подавшись вперед, широко раскрыла глаза:
– И что же??
– А то, госпожа, что явился к конунгу сам Сниольф – весь в крови, в посеченной кольчуге. Не просто пришел – сквозь полог наружный шагнул, как сквозь воздух. Вперил взгляд в правителя, а глаза молниями сверкают, яркими, как край неба, голубыми да страшными…
Воевода поджался на лавке. Голубые да страшные?.. Не такие ли у давешнего пса глаза были? Брешет Жила, не брешет, а, видно, зверь внутри не драки ради шевельнулся!
– …убийцей его назвал и предателем, – будто издалека донесся до Творимира голос норманна, – и хёвдингов тех грозным словом заклеймил. А после руки изрубленные кверху вскинул да именем Одина проклял – всех девятерых. «Вы, – сказал, – не сыны северу, а пасынки неблагодарные, не человеки вы, – сказал, – а псы безгласые, и людьми называться не смеете! Не держать вам отныне топоров в руках, не громить врага, не пировать с дружиною… И Асгарда не видать вам, тварям, и в Мидгарде проклинаемыми быть во веки вечные!..» Как услышал это конунг, так лицом побелел и в ноги убиенному кинулся. Подлецом себя называл, кулаками в грудь стучал, едва ли не плакал – прощение вымаливал. Но ответил Сниольф: «Не будет тебе от меня прощения, покуда сердцем не покаешься да грех не искупишь. Беги, пес! Земля твоя теперь – ущелья Утгарда[24], место твое – у трона двуличного Локи. А коли родит земля падаль, с тобою схожую, – так приди и возьми ее душу в обмен на свою. Только тем и спасешься, а ныне – беги! Беги да не оборачивайся!»
Глаза Жилы торжествующе сверкнули, будто не легендарный Сниольф, а он сам только что изобличил и наказал обидчика. Нэрис, завороженно внимавшая каждому слову, тихонько вздохнула. Йорни вздохнул в тон леди – не столько от трагичности истории, сколько от восхищения славным ярлом. Старинное предание о псах Локи он слышал многажды, но всякий раз – с замиранием сердца, мечтая, чтоб и о нем, Йорни, когда-нибудь сложили легенду. К сожалению (или к счастью), возможности проявить себя таким же героем, как могучий Сниольф, младшему дружиннику Гуннара пока не представилось…
Творимир, приподнявшись на лавке, взял у Нэрис из рук черпак и наполнил опустевшую чашу. Сел, хлебнул. А потом, все-таки поддавшись любопытству, спросил:
– Эх?..
Рассказчик, витающий мыслями в далеком прошлом, встряхнулся. И, протянув руки к огню, закончил:
– Как отгремели последние слова Сниольфа, так сверкнула над шатром молния – и растаял ярл. Все, кто внутри был, к конунгу бросились поднимать, да не успели. Сам встал. Только не на ноги, а на лапы – на все четыре. Был конунг, стал пес. Ближние обомлели, а он загривок вздыбил, хвост поджал, да вон из шатра – и с концами… Вот с тех пор, госпожа, псы Локи и рыщут в непогоду. Ищут своих. Тех, кто людской закон преступил, невинного лишил жизни и честь свою хозяину Утгарда в заклад оставил!