– Навозного жука? – предположил Гарет.
Она улыбнулась ему и, слава богу, прижалась теснее.
– Что ты сделала дальше?
Дженни пожала плечами:
– У меня не было никакого желания следовать по тропинке, на которую он меня поставил. Быть содержанкой скучно – некуда стремиться, нечего открывать. Любое же предложение места гувернантки, на которое я могла рассчитывать в сложившейся ситуации, не было безопасным. Я подумала – все лгут. Почему не я?
– Ты бы могла… – Гарет запнулся. Что она на самом деле могла поделать? Будучи мужчиной с хорошим образованием, она бы могла стать клерком. Будучи женщиной… – Ты бы могла шить шляпки?
– Я бы очень быстро загубила себе глаза, получая ничтожные гроши. Жилье и пища дороги в Лондоне. Не было никого, кто бы мог за меня поручиться. А кроме того, я желала большего. Мне была нужна независимость. Я хотела, чтобы люди с уважением смотрели на меня, чего они никогда не делали раньше… – Ее голос дрогнул. – И не надо читать мне нотаций, получилось что получилось, и тебе уже все известно.
Гарет закрыл глаза. Он думал, что знание ее прошлого поможет справиться с ее абсурдной над ним властью. Из этого ничего не вышло. То, что он чувствовал…
Он не мог подобрать слов, чтобы выразить образы, мелькавшие в его голове, передать эмоции. Мысль о Дженни, испытавшей предательство в восемнадцать и решившей доказать миру, чего она на самом деле стоит, заставляла содрогаться его до костей. Чем бы ни было это безымянное чувство, оно проникло в его душу словно грязная, черная вода, жалящая как Темза зимой.
Она не сморщилась, как высохший панцирь какой-нибудь личинки насекомого, не спряталась от постигших ее несчастий, как слабое, изнеженное создание. Она лишь отклонила обычные возможности и сделала выбор, который позволил ей добиться того, к чему она стремилась.
– Самое лучшее в образе мадам Эсмеральды, – продолжала она, – была необходимость постоянного получения новых знаний – ведь помимо ремесла предсказательницы приходилось изучать финансы, промышленность, даже науки. Гораздо проще предсказывать будущее, когда тебе известно настоящее. Да и никто, естественно, никогда и не мог заподозрить, что я что-нибудь в этом понимаю.
Он надеялся, что знания пробудят в нем если не презрение, то, по крайней мере, равнодушие. И снова так не случилось. Близкое знакомство с ее прошлым не рождало в его душе ничего, кроме уважения.
– Скажи мне, – прошептал он, уткнувшись в ее плечо, – ты говорила, что узнала, будто все вокруг лгут, когда тебе было девять. Как это произошло?
Стемнело. Он ощущал ее дыхание по тому, как вздымалась ее грудь, соприкасаясь с его ладонями, слышал его размеренный, тихий звук. Однако линия ее плеча практически слилась с тенью, превратившись в едва различимый силуэт.