«Если», 2015 № 03 (241) (Дивов, Логинов) - страница 63

_{>Люди и роботы}

_{>/фантастика}

М. Джон Гаррисон, писатель и скалолаз, критик и редактор, уже издавался в России (под не столь маркетингово привлекательной фамилией Харрисон). Семь лет назад издательство ACT выпустило его фэнтезийный цикл «Вирикониум» — декадентскую и элегическую историю одного города. Теперь пришел черед научной фантастики.

«Свет» — первая (и самодостаточная) часть трилогии о Тракте Кефаучи. Это межзвездное пространство, полное артефактов и высоких технологий загадочного происхождения, манит охотников за удачей и авантюристов, не менее странных, чем искомые ими сокровища.

Зона, отмеченная некогда присутствием могущественных и бесследно исчезнувших существ, в фантастике встречается нередко. Таково научно-фантастическое выражение экзистенциальной тоски по Богу, который, как однажды сказано, умер. Наряду с «Пикником на обочине» братьев Стругацких (у Гаррисона вместо сталкеров действуют энтрадисты-«входящие») уместно вспомнить и «Врата» Фредерика Пола.

Для Гаррисона это не первое обращение к жанру космооперы. Его роман «The Centauri Device» («Изделие с Центавра», 1974) знаменует, по мнению критиков, появление «новой космической оперы» (любопытно, но сам автор считает, что это «очень плохая книга»).

Говорить о том, станет ли подобной вехой «Свет», пока преждевременно, но роман, конечно, выделяется на общем фоне — в том числе «фирменной» манерой Гаррисона ставить в центр текста образы и стиль, а не сюжетные перипетии или «большие идеи». Эта особенность роднит писателя с «новыми странными» — Мьевилем и Вандермеером, что, в свою очередь, провоцирует назвать кефаучийскую трилогию «новой странной космической оперой».

Само повествование содержит три сюжетных линии, одна из которых развивается в наши дни (точнее, на рубеже тысячелетий), две — четыреста лет спустя. Современная нам линия успешно мимикрирует под прозу «основного потока» и имеет куда меньше фантастических элементов, чем другие истории. Однако именно она является базовой сточки зрения и сюжета, и идеи книги.

Главный персонаж этой линии Майкл Кэрни причастен к открытию преобразований Тэйта-Кэрни, создавших квантовые компьютеры и сделавших возможными для человечества межзвездные полеты. А его болезненная способность видеть в мироздании сложные структуры, фракталы и прочие множества (например, соответствие между шелестом карт Таро и шелестом карточек вокзального табло) обращает внимание читателя на многочисленные рифмы и сквозные образы, сплетающие три нити сюжета в единую картину происходящего. Побочные эффекты этой способности подталкивают Кэрни к сексуальным девиациям, очевидным для читателя, и многочисленным убийствам, которые по отсутствию каких-либо внешних реакций можно принять и за бред персонажа.