— Так в чем проблема?
— Он жил двойной жизнью. Спараллелился, чтобы быть одновременно со мной и с Моникой.
Что-то такое я и предполагал. В последние несколько лет мы с Питером отчего-то были не на одной волне — в разговоры прокрадывалась нотка диссонанса. Параллелизм не слишком популярен среди представителей рабочего класса. Дополнительные копии накладны. Арендовать два тела в десять раз дороже, чем одно. А три — в сто. Цайтгайст[7] благосклонен к разнообразию, до определенной степени. Слава Богу.
Моника была подружкой невесты на свадьбе Джин. С ними тремя всегда все было непросто.
В дверь позвонили.
— Не хочу его больше видеть. Никогда.
Мне знаком был этот тон. Она говорила серьезно.
— Я скажу ему, чтобы шел домой.
Они могли разобраться с этим позже. И где-нибудь в другом месте.
У Питера был измученный вид. Руки в карманах джинсов. Видавшая виды кожаная куртка «пилот» — копия той, которую, по моим воспоминаниям, он носил в колледже. Он сумел даже выдавить свою фирменную полуулыбку.
— Она здесь, да? — спросил Питер.
— Иди домой.
— Мне надо ее увидеть.
Я почувствовал, что Джин стоит у меня за спиной, и оглянулся.
В маленькой руке с побелевшими костяшками пальцев сестра сжимала мой нож для разделки мяса.
Когда она отпихнула меня в сторону и пронеслась мимо, я только вздохнул.
Питер даже не стал вытаскивать руки из карманов.
— Да ладно тебе, — выдохнул он, глядя вниз, на торчащую из его цветастой хипповской футболки рукоять ножа.
Лезвие засело где-то неподалеку от сердца. На футболке расцветало алое пятно, стирая веселое буйство красок.
— Что за детский сад, — проворчал Питер.
Лицо его стремительно бледнело.
— Иди нахрен, Питер, — отозвалась Джейн.
Она провернула нож в ране, и струя крови забрызгала ей грудь и лицо.
Питер упал на колени. Его глаза закатились. Я опустил раненого на землю. Проверил пульс. Все было кончено. Я вытащил нож. Металл скрипнул о кость. Придется покупать новый или стереть эти воспоминания.
Мы вернулись в гостиную. С ножа капала кровь, и я бросил его на журнал, лежавший на кофейном столике. Джин плакала. Она была из тех, кого уродует плач. Сопли, красные глаза и все такое.
Я сел на скамеечку у ее ног, взял Джин за руку и сказал:
— Все кончено.
Хотелось бы надеяться, что это так.
Она кивнула, потому что внятно говорить не могла.
— Я поставлю чай.
Чай был моим спасением в таких ситуациях. Чтобы заварить его, требовалось несколько минут. Он был безвреден. И мне не придется смотреть, как сестра плачет — что, откровенно говоря, меня сильно огорчало. Самое оно для позднего утра. Значит, чай.